В. Шмидт. Партия и секта

Вечные ценности
4239 Копировать ссылку

Статья «Партия и секта» опубликована в 1906 году в журнале «Свобода и культура», который редактировали известные русские мыслители и члены Конституционно-демократической партии Семен Франк и Петр Струве. Вероятно, статью под псевдонимом В. Шмидт опубликовал один из известных членов кадетской партии, чтобы избежать упреков со стороны однопартийцев.

С тех пор в России прошел целый ряд исторических эпох, не раз менялся государственный строй. Петр Струве стал активным участником Белого движения, в 1941 году был арестован нацистами и умер в Париже за несколько месяцев до освобождения города войсками антигитлеровской коалиции. Семен Франк был в 1922 году выслан из России большевиками на легендарном «Философском пароходе» и скончался в эмиграции в Лондоне.

Но, как и 112 лет назад, один из ключевых вопросов Шмидта остро актуален и для современной российской политики. Может ли существовать и остаться собой европейская парламентская партия в государстве, где парламентаризм, выборы и другие важнейшие институты сведены исключительно к декорации?

Может ли такая европейская, умеренная, центристская, либеральная партия, действующая не силой, а идеей, существовать на платформе убеждений и взглядов, общей идеологии и программы, а не личной преданности тому или иному вождю? Может ли она избежать сектантского начала, стараясь выжить и сохранить свои ценности в глубоко чуждой себе политической среде?


В каждой стране крайние эксцессы партийной страстности имеют свой особый характер в зависимости от уклада жизни. В Германии, в пылу партийного раздражения, ругают своего противника идиотом и невеждой; в Англии стараются узнать, не соблазняли ль они чужой жены; во Франции ищут доказательств его подкупности и казнокрадства. У нас в России делают и то, и другое, и третье, но первее всего исследуют всех и каждого с точки зрения той или иной «политической благонадежности». Одни исследуют и испытывают, не состоит ли такой-то в сношениях с «революционерами», другие — не состоят ли они в сношениях с правительством. Каждый из нас в любой день может быть ославлен либо предателем отечества, либо изменником партии, — либо и тем и другим вместе, — и это ведь бывает у нас. И ужаснее всего то, что заподозривание касается не только отдельных личностей, но и целых партий, иногда огромных партий, объединяющих десятки тысяч людей. Тут нечему удивляться. Века шпионского режима до того развратили нас, что потребность сыска стала второй натурой русского человека. С детства окруженные стихией всяческих гласных и негласных надзоров, мы привыкли к ней, как рыба к воде, и выработали особые жабры для восприятия окружающей атмосферы; свободным воздухом дышать мы не умеем. Нас окружали шпионами и провокаторами; мы приучились в каждом нашем ближнем заподозривать шпиона и провокатора.

Нельзя было писать и говорить открыто, мы научились скрывать мысли и угадывать скрытые мысли. Мы взяли привычку читать и писать «между строк». В каждом из нас сидит прилежный соглядатай.

Нынче в положении обнюхиваемой очутилась к.-д. партия, нюхают справа — не пахнет ли эсером; нюхают слева, — не пахнет ли правовым порядком... Недавно читал я народный листок, где стараются растолковать мужику, что такое политическая партия, и по чему следует судить о достоинствах той или иной партии. Право, подобные буквари политической грамоты следовало бы распространить не только среди мужиков, сколько среди нашей интеллигенции. Мужик, если он начал что вообще понимать, сразу переходит к делу: «сколько земли и на каких условиях ты мне дашь?» А князь Трубецкой допытывается: «не намерены ли вы лет через двести устроить в России демократическую республику? Всей ли душой вы преданы Царю и Отечеству или только отчасти?» Кому, спрашивается, нужнее букварь? Все эти разговоры об «неискренности», о «тайных намерениях» партии также характерны для русской обывательщины, как знаменитая сказка об английском флоте, который будто бы прятался за какими-то островами, чтобы в случае чего напасть на нашу армаду.

Итак, всякое чтение между строк программы к.-д. партии и чтение в душах ея членов мы должны раз навсегда, безусловно, оставить. Но, окончив политическое дознание по отношению к партии народной свободы, мы, тем не менее, можем и должны заняться свободной критикой, хотя бы даже это была с нашей стороны самокритика. Критика убивает только то, что само по себе носит зародыши неизменной гибели.

Поэтому, приступая к критике к.-д. партии, я нисколько не боюсь повредить ей. Если моя критика будет справедлива, она послужит партии на пользу; если она окажется несправедливой, то она будет безвредна.

С детства окруженные стихией всяческих гласных и негласных надзоров, мы привыкли к ней, как рыба к воде, и выработали особые жабры для восприятия окружающей атмосферы; свободным воздухом дышать мы не умеем. Нас окружали шпионами и провокаторами; мы приучились в каждом нашем ближнем заподозривать шпиона и провокатора.

Есть действительно в к.-д. партии одна особенность, которая создает как бы двойственность, кажущуюся неискренность партии, и которая долго будет еще отталкивать о нея людей известного пошиба. Этой особенностью я считаю отношение к гекатологии (учению о том, что будет через сто лет). Да простит мне читатель этот, быть может, неудачный неологизм; но я нахожу себя положительно вынужденным изобрести особый термин для обозначения известного явления нашей общественной жизни. Гекатологию я считаю основной чертой того явления, которое П.Б. Струве называет сектантством. Вместе с тем я не боюсь ошибиться, говоря, что почти все наши политические партии носят в большей или меньшей степени сектантский характер. Но что же такое сектантство? В чем его существенное отличие от партийности?

Сектой я называю сообщество людей, объединенных общей доктриной, и верой в наступающую катастрофу. Я настаиваю на существенной важности именно второго признака сектантства: веры в грядущий переворот. В учении каждой секты непременно есть элемент пророчества; непременно звучат в нем, как лейтмотив, ноты великого ожидания, ожидания чего-то, что «наступит и вот уже наступает», и что изменит лицо всего мира:

«Но дважды ангел вострубит,
Внезапно гром небесный грянет,
И брат от брата побежит,
И сын от матери отпрянет...»

В душе каждого сектанта эти пламенные слова пророка пустыни найдут тот или иной отклик. Исторически проследить это нетрудно. Ведь и христианство при своем возникновении было нечто иное, как эсхатологическая секта, и эсхатологические чаяния не умирали в нем вплоть до наших дней. А чем иным как не эсхатологией, как не верой в неизбежность грядущего «конца» одушевлены и объединены современные сектанты, исповедующие доктрину Маркса и чающие пришествия «сына человеческого» — всемирного пролетария. «Да придет царство твое», — и вот оно уже не за горами, вот оно уже среди нас, внутри нас… «Наступает, наступает! Бодрствуйте же, верные, ибо не знаете ни дня, ни часа, когда приедет господин ваш!»

Да иначе и быть не могло бы. Секта по существу есть союз революционный, стремящийся к ниспровержению существующего порядка жизни. Но одна голая доктрина, одно утверждение, что все существующее плохо и что должно его изменить, — не может стать девизом могущественного движения народных масс. Тут нужны другие motto, нужна пламенная уверенность, что существующее обречено на неизбежную гибель, и что момент этой гибели близок. Разные формы принимает эта уверенность, но сущность остается одна. «Начало конца», — вот истинный взгляд всякого сектанта на современность; и это не отвлеченная формула для него, а живое, непосредственное ощущение, иногда болезненное до ужаса. Напрасно было бы думать, что есть какая-нибудь принципиальная разница между научной эсхатологией марксистов и религиозной эсхатологией христианских и иных сект. Пророк Исайя, предсказывая будущие судьбы еврейского народа, был также научен, как и любой современный предсказатель. У него под рукой свой исторический материал и своя философия истории, он ставил известные предпосылки и делал известные выводы. И при этом он был вполне последователен. Много говорили о «железной логике» Маркса. Я и не думаю спорить против этого. Но попробуйте-ка «принять основные положения» Исайи и вырваться из железных тисков его логики. Вряд ли это вам удастся. Если же не все его предсказания сбылись, то виноваты, конечно, основные положения, т. е. виновато несовершенство материала, над которым работала его мысль. Но разве современная научная мысль знает абсолютно непреложные основные положения. Здесь ведь все дело в абсолютности; если в предпосылке мы ошибемся хоть на одну йоту, то в нашем пророчестве окажутся перевранными целые главы; а между тем каждый сектант верит, что он знает абсолютно непреложную истину. Увы! основные положения Маркса давно уже сильно подмочены, а вера его последователей «в грядущее» нисколько от этого не пострадала. Очевидно, что здесь дело не в научности, не в ненаучности, и даже не в самом Марксе. Именно, я уверен, что Маркс всего менее повинен в марксизме, что не будь его системы, мы притянули бы за волосы к эсхатологическим вожделениям какую-нибудь доктрину. В основе всякой эсхатологической веры лежит нечто иррациональное, не логическое, а, так сказать, биологическая уверенность: «конец всего необходим, следовательно, он неизбежен». И затем уже, post factum, является и доктрина.

Но на этом человеческая мысль не останавливается. Представление конца всего — невыносимо для живого организма. В силу той же потребности, которая родила представление о новой жизни по ту сторону смерти, — человечество всегда понимало конец старого мира не иначе, как начало нового и лучшего. В этом тоже согласны решительно все секты. «Сгинут наша земля и наше небо, но на место их станут иные небеса и иная земля, и мы сами оживаем в новом лучшем мире», говорят нам одни. «Рухнет старое подгнившее здание современного буржуазного строя, и на месте его мы выстроим другое лучшее», — говорят другие. И еще одна особенность: грядущая катастрофа непременно будет последней, окончательной, и то, что наступит за ней, будет царством совершенства, и пребудет это царство в веки веков. Вот тут-то и открывается особенно широкое поле пророческой фантазии. Каково будет грядущее царство? Каковы новые небеса? Какова новая земля? Требуется точный, определенный, детальный ответ. Распланировываются тщательно будущие райские сады, и каждый спешит насадить дерево. В храмы будущего несет мечта измученного народа все, что знает хорошего и приятного в юдоли настоящего. Недаром Апокалипсис так щедр на золото, порфиру, виссон и драгоценные камни; недаром и будущая «социалистическая республика» так откровенно попахивает «запахом благополучия», — самого обыденного, самого современного буржуазного благополучия.

Вот это-то планирование райских дорожек я и называю гекатологией, — учением о том, что будет через сто лет, или двести, или триста, — но непременно, непременно будет, и будет полностью, и раз навсегда, in saecula saeculorum. Хуже всего то, что каждый сектант знает «спасенью узкий путь и тесные врата»; его душе всегда близка притча о верблюде и ушке игольном. Собственно говоря, последовательный эсхатолог обречен на неделание, непротивление, невмешательство. Христианство провозгласило совершенно определенно принцип непротивления злу, и марксизм повторил его в новой, по смыслу совершенно тождественной формуле: «чем хуже, тем лучше». И оно логично. Ведь если близится доподлинно катастрофа, и близится не нашими усилиями, а делами злых, — то чем можем мы ускорить ее приход?

Одни исследуют и испытывают, не состоит ли такой-то в сношениях с «революционерами», другие — не состоят ли они в сношениях с правительством. Каждый из нас в любой день может быть ославлен либо предателем отечества, либо изменником партии, — либо и тем и другим вместе.

И если, пришедши, изменит она все лицо мира, так что камня на камне не останется, — то, что же можем мы приуготовить для будущего? Что останется верующему, как не облачиться в белые одежды, лечь во гроб и ждать гласа трубного? Но тут-то и сказывается иррациональность человеческой природы. Оказывается, какая-то возможность протянуть сквозь ушко игольное не только что верблюда и самого себя, но и всех, кого любишь, и всю свою родную страну, и даже человечество. Это здоровый инстинкт, несомненно, отталкивающий живую душу от всяческого положения во гроб, но вырастая в больной атмосфере сектантства, он приобретает уродливые извращенные формы. Оказывается, говорю, возможным планомерно закладывать фундамент будущего здания, оказывается возможность сажать такие деревья, что будут давать яблочки через сто лет. И на поливку этих райских дерев идет вся живая вода верующих душ. И спорят ведь, до истощения спорят: что сажать, где сажать, как сажать? И до большего даже додумываются: к старым-то, к обреченным на гибель дичкам побеги райских яблочек прививают.

От непротивления злу, от неделания переходят к действенному учению о том, как загнать людское стадо сквозь тесные врата в будущую обитель спасения. И, конечно, разделить стадо на овец и козлищ. Овец-то мы всех введем, а козлищ — побоку, в геену огненную.

Таким образом, каждая секта вырождается — теоретически — в учение о козлищах и овцах, а практически — в деятельное предприятие по постройке будущих казарм благополучия. Гекатология и есть учение о том, как строить эти казармы за сто лет вперед, по заранее утвержденному плану.

Совсем другое дело партия. Правда, это понятие еще более широкое и менее определенное, чем секта, но все же можно достаточно ясной чертой ограничить партию от секты. Как ячейку партии можно рассматривать случайный временный союз, возникший при разрешении какого-либо вопроса большинством голосов и распадающийся тотчас после решения этого вопроса в том, или ином смысле. В чистом виде мы наблюдаем такие партии, например, на выборах; раз выборы произведены, роль партии окончена и она прекращает существование. Но если вопрос касается не выборов лица, а проведения какого-нибудь мероприятия, то партия обязательно оканчивает свою роль в том случае, если вопрос решен в желательном для нее смысле; если, же нет, то она может продолжать свое существование и вновь возобновлять свою борьбу.

Много примеров таких партий знает английская парламентская история. Наконец, партия может группироваться не вокруг одного только вопроса, а вокруг целого ряда таковых, вместе образующих так называемую «программу партии». Но раз вся программа осуществлена полностью, роль партии опять-таки окончена и все партийные обязательства теряют свою силу на дальнейшее время. Такова схема. Но жизнь исконный враг всяких схем и каждый день создает новые комбинации, никак не укладывающиеся в определенные рамки. От проведения в жизнь любой политической программы непременно выигрывает одна часть населения и проигрывает другая, хотя, конечно, не всегда в равной степени и не всегда количественно равные части. И вот, сплошь да рядом от защиты одной программы партия переходит вообще к защите интересов известной части населения. В таком случае она сама приобретает до некоторой степени характер перманентный и, сообразно с изменившимися обстоятельствами, изменяется и дополняет свою программу. История знает множество подобных и иных группировок, и всех их зарегистрировать невозможно. Во всяком случае, несомненно, одно: понятие о партии, как таковой, дала нам парламентская жизнь, и этим определяется ее характер. Партия в существе своем не имеет ничего постоянного, абсолютного и, как таковая отнюдь, не может выступать sub specie aeternitatis. Все в ней подвижно, произвольно, — и состав, и программа, и сама тактика. Партия есть одна из самых свободных форм общественной группировки. Она отнюдь не притязает на разрешение мировых задач и не требует единения на почве общего миропонимания и общей веры. Платформа каждой партии есть удовлетворение той или иной части населения.

Элементом партийного единения всегда служит — фактически — приблизительное совпадение интересов, а формально — частное соглашение, изображенное в форме программы. Обязательство членов партии по отношению к последней не идут дальше этого соглашения, и отнюдь не касаются личных убеждений, манеры жить, взглядов на будущность человечества, личной морали и т. п.

Из сказанного достаточно выясняется коренное различие между сектой и партией. Употреблять слово партия в более широком смысле, так, чтобы оно покрывало собою чуть не все виды общественных группировок, — значит сознательно избегать точной формулировки вопроса и маломальского разграничения понятий. Если разговорная речь и придает иногда слову партия самое произвольное значение, то это еще не может быть основанием для того, чтобы проделывать то же самое в печати.

Итак, партия есть временное, условное и частичное соглашение на почве столкновения реальных интересов отдельных частей населения. А секта есть тесный союз людей, объединенных in saecula saeculorum общей верой и общим ожиданием. Но жизнь, повторяю, не знает никаких схем. И вот сплошь и рядом мы наблюдаем, как партия приобретает характер сектантский, и, наоборот, секта образует вокруг себя «с тактической целью» партию, и сама постепенно перестает быть сектой, и становится партией.

Для примера укажем на германскую социал-демократическую партию. Что зерном ее была известная марксистская секта, не подлежит никакому сомнению; но зато очень сомнительно, чтобы каждый, кто ныне голосует в Германии в пользу социал-демократических кандидатов, сам был социалистом и демократом по убеждению или даже только на словах. Сила этой партии состоит в том, что осуществление ее сектантского maximuma относится к времена весьма отдаленным, а пока что, занимаясь своим партийным maximumом, она является наиболее прогрессивной и наиболее демократической партией германского рейхстага. В известном смысле можно сказать, что рост социал-демократической партии означает умирание социал-демократической секты. Если бы исполнились когда-либо сроки и настал час пришествия марксистских идеалов, — кто знает, много ли осталось бы правоверных социал-демократов в рядах партии. Раз, вступив на почву парламентской борьбы, германская социал-демократия постепенно теряет свой сектантский характер и приобретает характер партийный; и в будущем ей предстоит окончательно превратиться в партию, если только не помешают этому какие-либо события из сферы внепарламентской. Уже и теперь она почти утратила свою сектантскую исключительность и нетерпимость. И если в ее программе и стоят еще прежние жупелы, то никого они больше не пугают, ибо все знают прекрасно, что пока дойдет очередь до жупелов, Бебель будет аккуратно отзываться на все запросы текущей жизни, и притом в духе наиболее желательном для насущных интересов широких масс.

Вернемся на русскую почву. Я уже говорил выше, что почти все наши политические партии носят характер более или менее сектантский. Было бы точнее сказать, что у нас и вовсе нет еще политических партий, и по весьма понятной причине, — потому, что у нас нет парламента. Поскольку дело касается так называемых крайних, — наших социал-демократов и социал-революционеров, — это положение почти и не требует доказательств. Социал-революционеры, как парламентская партия, вещь вовсе немыслимая; а насчет русской социал-демократии очень трудно сказать, в формы какой партии выльется она по установлению парламентского строя, даже больше: нельзя с уверенностью сказать займет ли она вообще в будущем положение отдельной жизнеспособной партии, наподобие германской социал-демократической партии. Несколько лучше, по-видимому, обстоит дело с различными партиями «бей жидов», и партиями «как прикажете?»; несомненно, по крайней мере, что лица, пополняющие их кадры, образуют со временем наши «правые» парламентские партии. Но это пока еще будет, а теперь эти группы гораздо более смахивают на организационные свыше общества спасения погибающего отечества, чем на подлинные политические партии. Но вот к.-д., «Народная Свобода», — что это такое — партия или секта? На первый взгляд, я знаю, этот вопрос покажется странным и парадоксальным. Ведь конституционалисты-демократы на каждом шагу заявляют, что они образуют партию строго парламентскую, что орудие их борьбы — слово и убеждение, что они враги всякого насилия и всякой сектантской нетерпимости. Да, все это так. Но стоит, не читая даже, взглянуть только на знаменитые 57 пунктов к.-д. программы, чтобы в душу закралось некоторое сомнение.

Ведь существовали же подолгу могущественные и прочные партии с вовсе не писанными программами; а тут еще и не начав существовать, как следует — партия уже имеет напечатанными 57 пунктов! Да еще как имеет! Ведь эти 57 пунктов — это гордость и слава каждого конституционалиста-демократа, это его raison d etre. На своих собраниях конституционалисты-демократы только и делают, что обсуждают, разъясняют, толкуют, комментируют свою программу. Вокруг этой кадетской библии вырос уже целый Талмуд комментарий, — знаменательное явление! При ближайшем знакомстве с к.-д. программой окончательно убеждаешься, что имеешь дело с гекатологическим планированием райских дорожек. Чтобы недолго искать, — взять хоть бы «примирительные камеры». «Установление в России строго парламентского образа правления», и рядом «примирительные камеры»! Бесспорно, эти камеры вещь хорошая. Но дело вот в чем: вместо парламента вряд ли что-нибудь другое выдумаешь, а вместо примирительных камер можно выдумать очень и очень много хорошего. А отсюда как будто бы вытекают две вещи: во-первых, что на парламент согласится гораздо большее число лиц, чем на камеры; а во-вторых, что, говоря о парламенте, можно бы и позабыть о всяких камерах. Все это так с точки зрения реальной политики; но с точки зрения гекатологии все обстоит совсем иначе. Во-первых, в райских садах все деревья абсолютно равноценны: самые большие и самые малые; и даже больше того: каждая веточка каждого дерева равноценна всему лесу. И, во-вторых, всякий гекатолог твердо убежден, что ни единая йота из откровения не придет, дондеже не совершится все предначертанное. Поэтому никак нельзя поступиться ни одной камерой, хотя бы даже для целого парламента. И сколько же таких камер и каморок в к.-д. программе!

Элементом партийного единения всегда служит приблизительное совпадение интересов, а формально — частное соглашение, изображенное в форме программы. Обязательство членов партии по отношению к последней не идут дальше этого соглашения, и отнюдь не касаются личных убеждений, манеры жить, взглядов на будущность человечества, личной морали. 

Из всего мною выше говоренного, достаточно ясно, что я считаю необходимым условием существования обширной партии — компромисс, соглашение. «Из десяти пунктов этой программы один идет в разрез со многими интересами. Но ради осуществления остальных девяти, я поступаюсь десятым и вхожу в партию». С другой стороны, партия рассуждает так: «одиннадцатый пункт моей программы оттолкнет большую часть моих адептов. ради проведения в жизнь остальных десяти, существенно важных, я поступаюсь ими и остаюсь при десяти». При этом нужно заметить, что больше всего разногласия вызывают всегда детали, т. е. именно наименее существенная часть программы. Зачем же, спрашивается, громоздить в к.-д. программе целых 57 одиночных камер, когда, пожалуй, достаточно было бы на сегодня только одного, одного: «ceterum censeo Carthaginem delendam esse» — и все, что отсюда непосредственно вытекает? А вот зачем.

С точки зрения практической партии, — довлеет дневи злоба его; для нее достаточно знать, что нам нужно сегодня и эту нужду удовлетворить как можно скорее и полнее. Но гекатолог всегда претендует знать, что будет и что понадобится через сто лет. Поэтому он страшно боится всегда: как бы, возводя стены настоящего, не нарушить план будущего устроения. Как наши «допотопники» вечно оглядываются, чтобы не дать промаху, за сто лет назад, так наши апокалиптики все вытягивают шеи, чтобы заглянуть за сто лет вперед. И смешно и грустно иной раз слушать, как серьезные люди ведут серьезные речи о том, не повредит ли введению будущей социальной республики раздача мужикам земли на правах собственности. «Это разовьет в нашем мужике чувство собственности». Не правда ли, как ужасно, — весь стройный план райской обители будет перепакошен этим сорным растением! А вот насчет того, что пресловутая «национализация» или «муниципализация» отчужденной земли может в ближайшем же будущем оказаться новой формой закрепощения мужиков, способною сделать фикцией все наши завтрашние политические реформы, — об этом, кажется, никто не беспокоится, по крайней мере, мне не доводилось еще слушать беседы на эту тему… Но мужик и сам знает отлично, чего хотеть. И вот изобретается нечто совсем уже курьезное и в высшей степени характерное: аренда на 99 лет (не долее, однако же, ибо на сотом году исполнятся сроки...). Это как мы Манчжурию на 99 лет арендовали. И волки сыты и овцы целы, и хоть хвостик национализации спасен. И китаец спокоен: на сотом-то году я отберу. И русский мужик, — себе на уме, рад. Вот только бы снова коварная Япония не вмешалась и не расстроила все русско-китайские планы.

Та же история и с «образом правления». За конституцию-то кадеты всей душой. Но все это они в своих речах — с оглядкой — как бы не нагадить нашему праправнуку, который через сто лет будет вводить в России республику. Тут нет никакой неискренности, скорей, чтобы выразиться парадоксально, — слишком уж большая искренность. «Сегодня-то я всенепременно за конституцию, а вот через сто лет я буду за республику — должен предупредить». Чудак! Да ведь через сто лет тебя черви успеют съесть!

Вот эта-то излишняя заботливость о том, что не в нашей власти, эта — на каждом шагу — оглядка за сто лет вперед и создает особую специфическую двойственность к.-д. партии. И отношение к ней двойственное. Одни, сами гекатологи в душе, пугаются этой конституционно-демократической гекатологии, потому что она противоречит их собственной — и бегут. Другие, люди практической политики, ни во что не ставят эту гекатологию, а, облюбовав из всех 57 пунктов два-три наиболее важных, — остальных и читать не хотят и смело примыкают к партии. Я беру на себя смелость утверждать, что 90% из кадетов именно люди такого порядка, и именно на них зиждется, как-никак все же значительное, могущество этой партии. Если когда-нибудь партия оттолкнет от себя эти «непрочные» элементы, она сразу потеряет всякое значение в стране.

Было бы в высшей степени несправедливо винить в этой двойственности одних учредителей к.-д. партии. Во многом, виноваты условия и обстановка теперешней русской жизни. И остается еще широко открытым вопрос: можно ли создать чисто парламентскую партию в эпоху, насквозь революционную, когда даже «парламент общественного мнения» почти заглушен громом пушек, трескотней пулеметов и ревом озверелой толпы.

Но, как бы то ни было, — опять и опять повторяю: жизнь не любит и в особенности не требует никаких схем. Если нельзя собрать партию, то отсюда отнюдь не следует, что нужно создать секту, как это усиленно рекомендуют нам наши новейшие апокалиптики и эсхатологи. Долой всякое сектантство! Будем чутки к голосу жизни, и она сама подскажет нам форму общественной организации, наиболее выгодную для настоящего момента.

Источник: В. Шмидт. Журнал «Свобода и культура». № 3. 1906 год. Опубликовано на SPJ при содействии историка права Егора Решетова.