Георгий Петрович Федотов (1886–1951), один из самых значительных историков и мыслителей русского зарубежья. Выпускник Петербургского университета, в юности бывший активным социал-демократом, он навсегда покинул Советский Союз в 1925 году. Писатель Василий Яновский отмечал в Федотове сочетание «вселенского православия и формально демократических убеждений. Соединение этих двух начал, вообще несколько необычайное, создавало еще одно мнимое противоречие… К разряду редких явлений относилась также исповедуемая Федотовым идея демократии. Впервые в русской мысли православие сопрягалось, в идеале, с формальной демократией, доказывая этим на деле, что нет никаких канонических причин обязательно цепляться за кесаря, наместника или главу». Между тем, Федотов приехал на Запад в то время, когда соблазн «сильной руки» и диктаторского правления охватывал всё большее число стран и народов Европы: сперва Венгрия и Италия, затем Португалия и Испания, Австрия и Германия, Румыния и Греция, прибалтийские страны… Даже Швейцария в 1939–1952 годах жила в условиях «чрезвычайного режима правления» («Vollmachtenregime»), отменённого на референдуме решением лишь 50,7% избирателей. Тогда, между двумя мировыми войнами, времена гражданских свобод и парламентской демократии казались безнадёжно отступающими в прошлое под натиском красных и коричневых разных оттенков.
Выходцев из Российской империи этот авторитарный соблазн затронет не меньше, а то и больше, чем среднего европейского обывателя. Лидер «Союза Русского народа» Николай Марков будет проводить прямую параллель между черносотенством, расизмом и фашизмом, а затем и вовсе начнёт работать в гитлеровской пропаганде. Многократно цитируемый президентом Путиным философ и соратник генерала Врангеля Иван Ильин сопоставит белых с фашистами в Италии, находя отличия между ними не в идеологии, а лишь в непартийном характере Белого движения. В дальнейшем своё одобрение Ильин будет выражать и Гитлеру.
Даже Николай Бердяев в 1920-е назовёт парламенты «выродившимися говорильнями», а фашизм — «единственным творческим явлением в политической жизни современной Европы». Псевдонаучные рассуждения о «народных душах», «войнах цивилизаций» и «геополитике», устраняющие свободную личность и права человека из картины мира, приправленные зачастую мистикой и конспирологией, будут «править бал».
И дело не ограничится одними лишь теориями и статьями. Так, представители ультраправой белогвардейской организации организуют в Берлине покушение на лидера российских либералов Павла Милюкова. Его спасёт, ценой своей жизни, соратник по кадетской партии Владимир Набоков, отец будущего знаменитого писателя.
Некоторые идейные течения в эмиграции со временем склонятся к сотрудничеству с Советами и даже к работе на НКВД. Превратятся в национал-большевиков «сменовеховцы». Проросшие понемногу симпатии к большевизму фактически прикончат движение евразийцев. Младороссы будут сперва подражать итальянским фашистам, их лидер Александр Казем-Бек несколько раз встретится с Муссолини. Затем, однако, его вдохновит волна советских политических процессов над «старыми большевиками».
Надеясь руками Сталина расправиться с большевизмом, Казем-Бек понемногу примет сторону советского вождя — хотя вернётся в СССР лишь в 1950-е и лагерей, в отличие от многих евразийцев и сменовеховцев, избежит. Он будет работать в отделе внешних церковных сношений Московской патриархии, воспоминания о встречах с ним оставит генерал КГБ Филипп Бобков, а заупокойную службу над Казем-Беком отслужит в 1977 году нынешний патриарх Кирилл (Гундяев).
Другие останутся твёрдыми приверженцами крайне правых взглядов. 22 июня 1941 года вторжение Гитлера в СССР обнадёжит и великого князя Владимира Кирилловича (ранее имевшего членский билет младороссов за № 1), и митрополита Русской православной церкви за рубежом Серафима, и известного писателя Ивана Шмелёва, и многих генералов и офицеров Русского общевоинского союза. В его изданиях уже после и войны продолжит публиковаться Иван Ильин — только Гитлера и Муссолини сменят в качестве образца в его статьях для белогвардейцев Франко и Салазар.
На всём этом смутном фоне Георгий Федотов выделяется весьма отчётливо. Отдав дань в юности левым взглядам, прожив 8 лет при советской власти, он теперь умел избежать многих идейных соблазнов, поразивших российскую эмиграцию тех лет и остался верен себе, как христианский гуманист и левый либерал, человек, глядящий на оставленную Родину не только с огромной любовью и болью, но и со стремлением осмыслить историю и культуру России, не позволяя себе её бездумных восторженных восхвалений или поспешных проклятий.
Статью «Опоздавшие» Георгий Петрович написал в 1940 году, когда Европа уже была охвачена Второй мировой войной. Федотов анализирует истоки фашизма, считая его предельным проявлением национального самообожествления в двух сравнительно поздно объединившихся государствах, Германии и Италии. Он задумывается над схожими идейными ловушками для русской эмиграции и для СССР под властью Сталина. Рассматривая причины мировых войн, Георгий Петрович также предсказывает в своей статье создание Европейского Союза — как способа избегнуть новых кровавых конфликтов между государствами Европы.
В самом начале Второй мировой, когда ещё впереди её главные и наиболее кровопролитные битвы, когда невозможно было представить себе согласие между воюющими народами, нынешними агрессорами и нынешними жертвами, оккупантами и оккупируемыми, Федотов заглядывает в будущее, казавшееся тогда подавляющему большинству людей и далёким, и неопределённым. Уже в начале войны он намечает контуры тех институтов, которые позволят Западной Европе не допустить повторения трагедии.
Эта его мечта оказалась куда ближе, чем можно было бы думать, и Георгий Петрович успел увидеть начало её осуществления. В 1948-м, через восемь лет после выхода «Опоздавших» и через три года после окончания войны, для осуществления Плана Маршалла создаётся Организация европейского экономического сотрудничества (ныне ОЭСР). В 1949 году с участием Итальянской республики создан Совет Европы, через год в него принята Федеративная Республика Германия. Разумеется, это были уже совсем другие Германия и Италия, чем в 1940 году — но ведь одновременно и те же самые. Наконец, 18 апреля 1951 года, за четыре с половиной месяца до смерти Федотова, шесть стран создают Европейское объединение угля и стали. В этой шестёрке были как всё те же вчерашние оккупанты, так и жертвы недавней оккупации — Франция, Нидерланды, Бельгия и Люксембург. Из этого Объединения угля и стали вырастет Европейский союз.
Предисловие: Александр Гнездилов
Многими отмечалась общность судьбы двух фашистских стран — Германии и Италии. Обе они позже других народов, лишь в конце XIX столетия, осуществили своё государственное единство. Другие, счастливые народы давно нашли своё единство инстинктивно или выковали его уже на исходе средних веков, когда слагались новые нации Европы. Для опоздавших потребовались огромные усилия нескольких поколений, целый век революционной борьбы или ряд жестоких войн. Мысль ученых, творчество художников работали долго и упорно над проблемой национального единства и, когда она была, наконец, решена, не могли остановиться вовремя. Вся живая сила интеллигенции была брошена в одном прямолинейном направлении: от нации к империи, от империи к мировому господству… В жертву этой химере принесено всё: свобода, мир, совесть, остатки христианства — наконец, сама национальная культура и все силы народа. Фашизм, с этой точки зрения, является естественным пределом этого рокового движения (отвлекаясь от всех других, военных и социальных его причин).
В России тоталитарный строй коммунизма вырос не на идее нации. Как раз наоборот, он питался ненавистью к Российскому государству и его национальным традициям. Однако теперь, когда сталинская империя идеологически и политически всё более сближается со странами воинствующего национализма, есть над чем призадуматься. Острота русского национального чувства в границах СССР и даже за его границами имеет свои аналогии лишь в тоталитарных империях. В нем живет и эрос страсти, и похоть вожделения, гордость своей мощью и боль унижения — весь тот болезненный комплекс, который на наших глазах привел Германию к явному безумию. Русский молодой национализм не принял еще клинических форм, но уже несет с собой огромные национальные опасности. И, прежде всего, он требует объяснения.
Народная любовь к России сейчас исчерпывается сознанием ее мощи. Возвращая по капле народу национальную культуру, большевистская власть «обезвреживает» её, очищая от всех слишком тонких и благородных элементов: от христианского и гуманистического наследия.
Откуда этот запоздалый взрыв национальных страстей? Россия создалась не со вчерашнего дня. Уже в XV веке она завершила свое национальное объединение, которому с тех пор никогда ничего не угрожало. Русское национальное чувство, подобно патриотизму старых европейских народов, было лишено горячечных симптомов. Уверенность в себе позволяла быть великодушным. Что же случилось? Случилось то, что Россия, существовавшая тысячелетие, была на наших глазах заново открыта своей интеллигенцией и своим народом.
Трагический путь русской истории, сперва обративший в рабство народную массу, а потом поссоривший интеллигенцию с государством, привел к изоляции государства в последний век империи. Это и было, конечно, причиной ее катастрофы. В разгроме России интеллигенция снова ощутила свою кровную связь с нею. Боль за Россию, унижение за неё, гордость воспоминаний и надежд стали содержанием жизни всей эмиграции. Народ обрел свою Россию несколько позже, в самом процессе революции, оставшись на своей земле без дворян и чиновников, которые прежде несли на себе государство, но и заслоняли его от народа. В отличие от горькой любви эмигрантов, народная любовь к России сейчас исчерпывается сознанием ее мощи. Возвращая по капле народу национальную культуру, большевистская власть «обезвреживает» её, очищая от всех слишком тонких и благородных элементов: от христианского и гуманистического наследия. Национализм сталинской России, через головы трех поколений интеллигенции, прямо возвращается к официальной идеологии Николая I. Новые Кукольники, Загоскины, Погодины и Шевыревы воспитывают народную душу; Гоголю и Лермонтову здесь не место. Своего консервативного Пушкина хотелось бы иметь, но не родит поэта земля, недра которой истощены культурой пошлости.
Само по себе возрождение национального чувства в России, так долго его лишенной, так долго обречённой жить отбросами международной цивилизации, могло бы быть положительным явлением. Но пошлость, безбожие и бездушие монополистов государственной культуры отравили новое национальное чувство. В эмиграции оно с самого начала было отравлено сложным и унизительным комплексом ressentiments [рессентимента]. В той и другой форме оно противно лучшим русским традициям, оно запоздало на столетие и опасно для мира и для самой России.
Конечно, национальное чувство не изжито в мире и, вероятно, не будет изжито никогда. Но ныне на нем одном уже не может быть построено государство, а тем более система государств, политическое общение народов.
Национальные интересы противоречивы, безмерны и неутолимы. Они возрастают параллельно падению духовного содержания национальной культуры. Со стороны всего виднее, как падают и нищают духовно те страны, где национальная мощь провозглашена верховным божеством. Одно из двух: или Европе удастся создать организованное сверхнациональное общение, или она не сможет жить.
Европа вступила в такую полосу войн и катастроф, из которой нет иного выхода, кроме отказа от национальных интересов как верховного критерия политической жизни. Национальные интересы противоречивы, безмерны и неутолимы. Они возрастают, странным образом, параллельно падению духовного содержания национальной культуры. Со стороны всего виднее, как падают и нищают духовно те страны, где национальная мощь провозглашена верховным божеством: Германия, Италия. Одно из двух: или Европе удастся создать организованное сверхнациональное общение, или она не сможет жить. С этой точки зрения завтрашнего послевоенного дня, современный хаос великих и малых национальностей напоминает феодальную анархию конца средневековья в период создания национальных государств. Только теперь само национальное государство стало пережитком партикуляризма [стремления обособиться], своего рода удельным княжеством, отчаянно сопротивляющимся новому рождающемуся политическому строю: не безвольной Лиге Наций, а Союзу Народов, властно обуздывающему национальное хищничество и подчиняющему его общему порядку и общему благу.
С тех пор, как началась война, вожди великих демократий не перестают указывать на конечную её цель: сделать невозможным повторение войны путем новой организации Европы. Но это и означает конец национальных суверенитетов, конец самодовлеющего, беспринципного национального государства.
Те, кто не смогут добровольно ограничить свой суверенитет, будут к тому вынуждены. Из творцов нового мира они будут низведены на роль объектов, если не жертв истории. Самое большое, на что они могут надеяться — это оказаться настолько сильными, чтобы взорвать новый мир и погубить всех и себя самих под его развалинами.
Вот что грозит всем народам, великим и малым, которые вместо этизации и воспитания своего национального чувства, переживают его эротический угар. Особенно опасен этот угар для государства-империи.
С тех пор, как началась война, вожди великих демократий не перестают указывать на конечную её цель: сделать невозможным повторение войны путем новой организации Европы. Но это и означает конец национальных суверенитетов,. Те, кто не смогут добровольно ограничить свой суверенитет, будут к тому вынуждены. Из творцов нового мира они будут низведены на роль объектов, если не жертв истории. Самое большое, на что они могут надеяться — это оказаться настолько сильными, чтобы взорвать новый мир и погубить всех и себя самих под его развалинами.
Мы все хорошо, даже слишком хорошо, усвоили один урок междувоенного (1918–1939) периода: трудность и даже невозможность самостоятельного существования малых государств. Принцип абсолютного национального самоопределения не оправдал себя. Но мы стали забывать о том, что доказала ещё раньше великая война: невозможность существования насильственных империй. Не случайно Австрия и Турция исчезли как империи. Не случайно Россия получила такой тяжкий удар. Она потеряла свои западные окраины, сепаратизм многих её народов вспыхнул с неожиданной силой. Это было и остаётся серьезным предупреждением. Ныне империи возможны лишь как союзы свободных народов. Быстро меняющееся лицо Англии служит тому другим, положительным доказательством. Как быстро спешит она обновиться и перестроиться из владычествующей колониальной державы в федерацию народов и стран! На наших глазах она отпустила на волю Ирландию, Египет, Ирак, Аравию, готовит освобождение Индии. Самоубийство, распад — злорадствуют в Германии и кое-где среди нас. Но давно Англия не была столь крепкой, как с тех пор, когда она начала раскрепощение своих народов. Только этот оправдавший себя внутренний опыт даёт ей нравственное право и политическую уверенность переносить его на мировую арену и призывать народы Европы и Америки к борьбе за создание всемирной федерации.
Усвоит ли этот урок Россия в переустройстве своего собственного дома? От этого зависит самое её существование. С двух сторон — не надо забывать это — создается угроза Российской империи или федерализации её народов: со стороны воспаленных национализмом малых народов и со стороны слепого национализма великороссов. Не на традиции Николая I можно построить новый Российский Союз. С этими традициями можно лишь разрушить то, что от него ещё осталось.
Русские эмигранты, лелея образ далекой, отнятой родины, легко становятся добычей шовинистической заразы. И не только в правом лагере, присвоившем себе монополию национализма, но и в левом, страдальчески вынесшем в себе образ новой, свободной и великой России. Одна неуловимая черта — и законное служение родине переходит в предательство ее призвания. Отталкиваясь от гитлеризма в Германии, не узнают его в России. Это соблазн всех народов в наши дни. Будем трезвы и внимательны к себе, чтобы в ослеплении патриотизма не нанести тягчайшей раны душе России. Она дороже всех её временных интересов и политических границ.
.60b.jpg)
