1908 году философ и политик Евгений Трубецкой опубликовал аллегорический текст «Буран» о состоянии общества и политики после подавления Первой русской революции 1905-1907 годов. Прошло более ста лет, но текст Трубецкого опять актуален: замени фамилии да названия ведомств — и как будто бы на прошлой неделе написано.
Князь Евгений Николаевич Трубецкой (1863-1920) — известный отечественный философ и политик. Младший брат Сергея Трубецкого, он входил в руководство двух либеральных партий начала XX века: сначала Конституционно-демократической (она же — Партия народной свободы), а затем более умеренной Партии мирного обновления. В дальнейшем дважды (1907-1908 и 1915-1917) был членом Государственного совета.
Аллегория Трубецкого «Буран» впервые была опубликована в 1908 году в «Московском еженедельнике». Она иносказательно описывала состояние общества и характер государственной политики после подавления Первой революции 1905 — 1907 годов. Спустя десять лет, в 1918 году, включая «Буран» в свой сборник статей, Евгений Николаевич отметил, что в нём (как и в ряде других его публикаций 1900-х) читатель найдет «в точности исполнившиеся предсказания»:
«И страхи и надежды в этих статьях в общем те же, что и теперь. — Они полны предчувствием надвигающейся, теперь — увы! — сбывшейся катастрофы. Предчувствия вызваны наблюдением той исторической закономерности в событиях реакции и революции, которая обусловливает изумительное сходство старого и нового».
Прошло более ста лет после обеих публикаций «Бурана» и смерти Евгения Трубецкого. Но на новом витке истории текст опять актуален: замени фамилии да названия ведомств — и как будто бы на прошлой неделе написано. Российское государство снова ступает на старые грабли.
Это ты, о, дорогая,
Ничего, не трусь,
Несуразная, кривая,
Но святая Русь!
За последние дни газеты были полны сообщениями о снежном буране, свирепствовавшем во всей России. С севера и юга, с востока и запада приходили известия о полном или частичном прекращении железнодорожного движения. Газеты сообщали, что «успешности расчистки путей препятствует продолжающаяся сильная метель при необычайно больших морозах». Этими словами резюмируется и всё прочее, что за последнее время приходилось читать в газетах.
Метель бессмысленна и стихийна; до наших путей сообщения и до человеческих интересов ей нет никакого дела. Ей решительно всё равно, что засыпать и кого заморозить; она не делает разницы между железнодорожным полотном и никому не нужным оврагом, между человеком и навозной кучей.
Она преследует одну общую задачу — выпрямления действительности; поэтому, не углубляясь в детали и не входя в оценку индивидуальных явлений, она действует исключительно простыми, однообразными, но весьма решительными общими мерами: она заполняет все рвы и ямы, заносит все возвышенности, всё приводит к плоскости и всё окрашивает в однообразно белую краску.
Оглянемся кругом, и мы увидим, что за последнее время все вообще «мероприятия» окрашены этой истинно русской мудростью метели. Ещё так недавно наша политическая карта представляла пёстрый и изрезанный ландшафт; общественная жизнь казалась сложной и разнообразной. Теперь метель навела простоту и «порядок»: мало-помалу начинают исчезать все очертания; скоро вся Россия вытянется в одну прямую поверхность.
Крайние партии уже давно скрылись под сугробами; самые следы их заметены. Начинает покрываться белым саваном и Партия народной свободы. Недаром бывший «Вестник Партии Народной Свободы» теперь просто называется «Вестником Народной Свободы». В скором времени из периодической печати может исчезнуть самое имя партии; после Выборгского процесса её лучшие кандидаты надолго скрылись под снегом.
Пока еще цела Партия мирного обновления; но метель не ослабевает, угрожая и ей той же участью. Напрасны ссылки на её исключительно мирную, культурную работу. Для метели не существует никаких оправданий; мы уже видели, что она относится с особым ожесточением именно к «расчистке путей сообщения».
На днях «Россия» [газета 1905-1914 годов, пользовалась покровительством премьер-министра Столыпина и защищала его политику — примечание SPJ] дала понять, что так называемая «культурная работа» есть разновидность «крамолы». Ясно, что, подобно всем прочим возвышенностям, она должна быть заметена.
Вместе с партиями мало-помалу исчезают и профессиональные союзы. Остаются на сцене и сохраняют возможность действовать только те общественные организации, которые сами окрашиваются белым цветом, сливаются с плоскостью и подвывают метели.
Неслыханно жестокие морозы заставляют трещать самые государственные учреждения. И они вскоре будут завалены снегом, так что трудно будет распознать: где сенат, где синод, где высшая школа и где департамент полиции.
Дни высшей школы сочтены. Уже появился разъяснительный циркуляр, в силу которого высшим учебным заведениям остаётся или отказаться от автономии, или обзаводиться агентурой. Еще не вырыта та яма, где должны быть погребены университеты; но носятся зловещие слухи, что при каждом университете будет учреждена особая должность истребителя автономии: ему будет присвоено звание «канцлера университета». Что будет дальше с университетом, покрыто мраком неизвестности: пока что унесены снежным вихрем и скрылись во мраке министр народного просвещения и его товарищ.
Ещё недавно правительствующий сенат считался вершиной наших судебных учреждений. В качестве такового он при старом порядке пользовался известным авторитетом. В те дни каждое министерство, каждое ведомство составляло как бы особую, самостоятельную державу. Благодаря этому сенат, зависевший разве только от министра юстиции, мог проявлять известную самостоятельность по отношению к другим министрам, и в частности — по отношению к министру внутренних дел.
Теперь — не то: метель, которая стремится занести все вершины, понятное дело, не могла пощадить и вершины юстиции. У нее есть на то могущественное средство: теперь, благодаря единству совета министров, каждый из министров становится начальником каждому из сенаторов. В результате из органа юстиции сенат стал «органом внутренней политики» со специальной миссией — уничтожать законы путем разъяснений. На днях в газетах появилось известие, что именно ввиду этой миссии министерство юстиции признало несвоевременной реформу сената.
Внутренняя политика стремится сровнять с землёю не только юстицию, но и самую церковь: святейший синод стал преимущественно органом надзора за политической благонадёжностью духовенства, духовным «департаментом полиции».
Ещё не вся Россия превращена в равнину; кое-где глаз ещё различает уцелевшие возвышенности. Движение жизни не повсеместно остановлено. Метель ещё не всё засыпала и не всё заморозила. Но громадность задачи требует известной постепенности в ее осуществлении; было бы только постоянство при неослабевающей энергии, и цель будет достигнута. То и другое, несомненно, есть налицо. Говоря словами «России»: «правительство не только признаёт необходимость огромного и упорного труда по плану, им разработанному и осуществляемому, но и действует в этом направлении, не теряя времени».
Нет спора, «в этом направлении» сделано уже очень много. От вьюги на дворе теперь так темно, что стало трудно не только распознавать очертания различных государственных учреждений, но даже и различать своих от чужих. Члены «Союза русского народа» начинают истреблять друг друга. Пуришкевич наступил на ногу Дубровину; Дубровин-сын вызвал на дуэль Пуришкевича; и даже сам Меньшиков в темноте принял П. А. Столыпина за кадета.
Конец освободительной эпохи выражается словами народной песни:
Эй, Настасья, эй, Настасья, отворяй-ка ворота!
Я ворота отворила, да метелью занесло.
К скачкам и безобразиям русского климата мы привыкли. Метель после октябрьских дней не представляет для нас чего-либо необычного и нового. Мы знаем, что летняя жара когда-нибудь должна смениться зимней стужей, а зимняя стужа — опять летней жарой.
Ввиду неизбежности этой периодической смены времён года метель сама по себе пугать нас не должна. Мы знаем, что ей положены определённые времена и сроки и что бесконечно долго она продолжаться не может.
Есть, однако, что-то страшное в особенностях именно этой зимы. Старожилы не запомнят ни такого упорства непрекращающихся морозов, ни такой невероятной глубины сугробов. Невольно возникает тревожный вопрос: какова-то будет весна?
Мы знаем, что сила весенних вод прямо пропорциональна количеству накопившегося за зиму снега. Вот это обстоятельство и заставляет страшиться за будущее. Как бы весенний разлив не превратился в наводнение, что в низменной местности особенно опасно. Потекут потоки мутные, бурные, грязные и будут всё сносить: людей, животных, деревья и дома.
Они так же мало разбирают, как и метель; им присуща та же тенденция к выпрямлению действительности и та же ненависть против возвышенностей.
Зимой метель всё засыпает, а весною воды всё заливают!
Бедная Россия! Весною, как и зимою, ей всегда суждено быть жертвой бессмысленной стихии и терять свой путь. Зимою беспутица, а весною — распутица! Ей нет спасения, пока не будет прорван этот заколдованный круг!
Когда-нибудь он будет прорван. В конце концов, аналогия между внешней стихией и миром человеческим имеет свой предел. Стихийные тенденции нашей общественной жизни не суть непреодолимые естественные законы. Против них можно и должно бороться. От метелей люди спасаются в теплых хатах; против наводнений, когда их заблаговременно предвидят, устраиваются плотины. И даже от потопа, как известно. Ной однажды спасся в ковчеге.
В конце концов, каждая человеческая единица представляет собою ту каплю, которая может увеличить или не увеличить собою тот или другой поток. Когда мы выработаем в себе ту человеческую силу, которая будет в состоянии противиться стихийным порывам, тогда нам нечего будет страшиться метели и наводнения.
В этом нет ничего невозможного. Власть стихийного начала в нашей общественной жизни обусловливается слабостью развития у нас личности. Безумие нашей революции, как и безумие нашей реакции, обусловливается, главным образом, одной общей причиной — тем, что у нас личность еще недостаточно выделилась из бесформенной народной массы. Этим обусловливаются внезапные резкие переходы от полной неподвижности и косности к стихийному бунтарству, от наивной покорности к столь же наивному революционному утопизму.
От этого зла есть только одно спасение — развитие сознательной личности. Болезнь, переживаемая Россией, есть болезнь её возраста: в этом — единственное наше утешение. Против этой болезни есть, к счастью, спасительный рецепт — народная школа; он действует медленно, но зато верно.
В развитии народной школы заключается основная задача времени. Когда она будет поставлена на должную высоту, мы увидим, что самый наш климат — в значительной степени в нашей власти. К этой цели должны быть направлены все наши усилия.
.60b.jpg)
