Стремительное движение государства к цензуре в театре — таково главное событие минувшего театрального сезона, затмившее собой все премьеры. Вслед за основными СМИ и интернетом государственный контроль закономерно и предсказуемо обратил внимание на искусство. В кинематографе цензура де-факто уже введена: без лишнего шума в прошлом году президент и Госдума утвердили административную ответственность и штрафы за показ любого фильма без выдаваемого Министерством культуры т.н. «прокатного удостоверения».
Чиновники избегают открыто и прямо говорить о цензуре — как-никак нарушение Конституции. Чаще мы слышим об их праве по своему вкусу распределять бюджет на культуру, формируемый из налогов всех остальных граждан. Или же они (вместе со многими религиозными деятелями) говорят о борьбе за нравственность, которую им, конечно, куда легче и приятнее вести не против пороков в реальной жизни, а против их отображения на сцене и экране. И тем не менее, суть дела ясна: отказ от свободы творчества и контроль чиновников над культурной жизнью. В такой момент полезно заглянуть в прошлое — чтобы изучить опыт цензурных ограничений в СССР и в Российской империи.
Говоря о системе коммунистических запретов, не обойти фрагмент из неоконченной «Книги четвертой» знаменитого режиссера Анатолия Эфроса (1925-1987), относящийся к 1985-1986 гг: «... самое главное звено: разрешение спектакля. Кто-то ведь должен наш спектакль разрешить! Ходят слухи, что наступили новые времена и этот обычай будет отменен. Трудно поверить. Всю жизнь я прожил, зная, что никуда не деться от этого разрешения или неразрешения. ... Унижение того дня, когда разрешают выпустить твой спектакль в свет — это унижение я чувствую как острую боль, от которой нет лекарства. Неужели так повезет следующему поколению, что оно этой боли вообще не будет знать?».
На фоне судеб Михоэлса, Мейерхольда, Таирова и многих других цензура в Российской империи многим представляется сегодня едва ли не травоядной. Однако стоит вспомнить, как годами не могли увидеть сцену лучшие пьесы Грибоедова («Горе от ума»), Пушкина («Борис Годунов»), Островского («Банкрот»), Тургенева («Месяц в деревне»), Сухово-Кобылина («Дело» и «Смерть Тарелкина») и многих других.
— Кто такой Островский, стоит ли он, чтобы делать расход? — спрашивал совершенно в духе нынешнего Министерства культуры директор императорских театров Сабуров, придворный чиновник, по случаю назначенный на руководство искусством.
Яркое свидетельство того времени опубликовал в книге об Островском известный литературовед Владимир Лакшин (1933-1993). Один из друзей Николая Некрасова вспоминал в письме, как однажды «поэт со страшной вспыльчивостью заговорил о том, что он вытерпел и вынес от цензуры... Такого выражения у него в глазах я никогда не видывал после. Охотники видят это выражение в глазах у смертельно раненного медведя, когда подходят к нему и он глядит на них...»
Дело не только в страданиях людей. И императорская, и советская цензура оказались совершенно бесполезны. Они не помогли сохранить государства, которыми были созданы. СССР существовал менее 70 лет — очень краткий по историческим меркам период. А оценить количество контролеров искусства в Российской империи начала XX века и их эффективность перед лицом революций можно по тексту доклада, с которым гениальный российский режиссер, актер и педагог, создатель нескольких театров и знаменитой системы Константин Сергеевич Станиславский (1863-1938) выступил в Московском литературно-художественном кружке в апреле 1905 года.
Доклад в Московском литературно-художественном кружке
Наше искусство обладает некоторыми особенностями. И вот в чем они заключаются. Сценическое искусство — собирательное. Оно соединяет в гармоническое целое творчество литераторов, артистов, музыкантов, художников и представителей пластического искусства. Общими усилиями нескольких искусств оно действует одновременно на чувство, ум, слух, зрение тысячной толпы и достигает такой высокой силы впечатления, которой не способны дать в отдельности каждое из названных искусств. Пусть наше искусство недолговечно, но зато оно неотразимо.
Произведения других искусств воспринимаются толпой бесшумно, в молчаливом созерцании. Поодиночке или группами приходят люди на выставки или в музеи, чтоб любоваться творениями художников резца и кисти. Эти создания искусств оцениваются поколениями и веками.
В театрах суд производится толпой поспешно, под впечатлением минуты, до окончания творчества. Толпа не любит сдерживать своих порывов, которые бывают столь же экспансивны, сколь и несправедливы. Вот почему почетные овации, оскорбительные порицания или шумные демонстрации и протесты — обычные явления в стенах театра. Это естественно, так как толпа имеет свойство самогипноза. Стадное чувство еще больше разжигает впечатления, идущие со сцены, и заставляет биться усиленно тысячи человеческих сердец одновременно.
«Дядя Ваня», 2 акт. Мария Лилина в роли Сони, Станиславский в роли доктора Астрова. МХТ, постановка 1899 г.
Искусство сцены легко воспринимаемо и общедоступно, так как драматические произведения литературы воплощаются артистами и иллюстрируются художниками. Все другие способы-общения с толпой требуют от последней подготовки. Так, например, чтение книги доступно только грамотным, понимание читаемого требует привычки, мысль, выраженная в музыке, ясна специалистам, а немая статуя или картина много говорит душе художника, но не всегда — простому зрителю. Сценическое искусство может быть доступно всем — царю и крестьянину, ученому и безграмотному, старику и ребенку.
Публика идет в театр для развлечения и незаметно для себя выходит из него обогащенная новыми мыслями, ощущениями и запросами благодаря духовному общению с ней авторов и артистов со сценических подмостков.
Таким образом, произведение драматической литературы может получить значение проповеди, а сцена и театр — превратиться в кафедру и аудиторию.
Сухая форма обыкновенной проповеди или лекции не популярна, так как толпа не всегда любит поучаться. Любовь же ее к зрелищам и развлечениям — безгранична. Вот почему она с такой охотой наполняет театральный зал и там с большой легкостью усваивает мысли авторов произведений и сживается с образами, созданными артистами. Действительно, легче всего воздействовать на ум через посредство сердца, и этот верный путь по преимуществу избрало для себя наше искусство. Оно проводит мысли авторов в толпу через успех артистов.
Обладая большой силой духовного воздействия на толпу, театр получает крупное общественное значение, раз что с его подмостков проповедуют возвышенные мысли и благородные чувства.
Он может с той же силой принести большой вред обществу, раз что с его подмостков будут показывать толпе пошлость, ложь и предрассудок.
Все эти особенности нашего искусства вызвали усиленный контроль и опеку над театром со стороны администрации, желающей ограничивать свободные мысли, чувства и слова. Вот почему театр больше других искусств терпит гнет цензуры, религиозных и полицейских ограничений. Вот почему он поставлен вне всяких законов и не огражден никаким правом. Цензурные условия театра еще тяжелее, чем в других областях искусства и литературы.
Вот те инстанции, через которые проходит всякое драматическое произведение, прежде чем увидеть свет рампы:
Инстанция I
Согласно ст. 85 «Устава о цензуре и печати» автор драматического произведения представляет в Главное управление по Делам печати два экземпляра своей пьесы при прошении с гербовым сбором в 1 р. 20 коп. По ознакомлении с произведением Главное управление по делам печати возвращает автору один из представленных экземпляров с разрешительной надписью цензора, а другой хранит в библиотеке Управления.
Если драматическое произведение признается цензурой неудобным к представлению на сцене, то согласно ст. 88 «Устава о цензуре и печати» об этом составляется мотивированная докладная записка. Содержание ее не объявляется автору, который признается в данном случае частным лицом. Считается неудобным вступать с ним в официальную переписку.
Пьеса разрешается к представлению по предъявлении административным властям цензурованного экземпляра. Поэтому для облегчения постановки пьесы на сцене автор должен или сам издать свое произведение, или поручить издание другому лицу.
Инстанция II
Чтоб получить право на издание своего произведения, следует представить в общую цензуру экземпляр пьесы, оплаченный гербовым сбором в 60 коп., вместе с письменным ходатайством о ее разрешении. Эта инстанция, не обязанная сообразоваться с предыдущей, нередко расходится с ней во взглядах на драматические произведения. Она нередко запрещает публике читать то, что исполняется на сценах императорских и частных театров.
Согласно циркуляру Главного управления по делам печати от 21 марта 1884 года за N1361 и 11 декабря 1892 года за N6042 автор не имеет права на изданной и отпечатанной пьесе, сделать надпись о том, что его произведение дозволено к представлению на сцене.
Со своей стороны, полицейские власти не имеют права довольствоваться законно изданным и отпечатанным экземпляром для разрешения постановки пьесы, так как в этом случае они должны руководствоваться разрешением специальной драматической цензуры.
Инстанция III
Автор вторично представляет свое произведение, отпечатанное или литографированное, в Главное управление вместе с прошением, оплаченным гербовым сбором, и ходатайствует о внесении пьесы в «Правительственный вестник», в список пьес, безусловно дозволенных к представлению.
Это делается ввиду того, что согласно ст. 90 и 91 «Устава о цензуре и печати» полиция имеет право разрешать к представлению только пьесы, опубликованные в «Правительственном вестнике», в списке пьес, безусловно дозволенных к представлению. Иногда пьесы попадают в означенный список скоро, иногда же через один-два месяца.
Главное управление по делам печати не всегда находит возможным вносить в «Правительственный вестник» пьесы, уже разрешенные драматической и общей цензурой и во всем точно отпечатанные с оригинала, одобренного самим Управлением.
Инстанция IV
Московские театры поставлены в исключительное положение, о котором ничего не упоминается в «Уставе о цензуре и печати». Все предыдущие инстанции контролируются особым цензором, находящимся в Москве, прежде чем пьеса попадет на сцену. Он должен пересматривать и утверждать уже разрешенные рукописи, проверять впечатления, производимые пьесой на сцене, и делать поправки, изменения или запрещения по своему личному усмотрению. С этой целью он просматривает пьесы, предназначенные к постановке, и присутствует на генеральных репетициях и на первых спектаклях.
Инстанция V
Эта инстанция существует для небольшой категории пьес, вроде «На дне», «Мещане», «Преступление и наказание», «Царь Борис» и пр. Эти пьесы, хотя и одобренные Главным управлением по делам печати, разрешаются к представлению на сцене исключительно по ходатайству находящегося в Петербурге Русского театрального общества. В «Уставе о цензуре и печати» нет указаний на эту инстанцию.
Существует еще категория пьес, которые согласно циркуляру Главного управления от 15 октября 1868 г. за N2541 дозволяются к представлению исключительно на императорских театрах.
Случайные инстанции
Инстанция VI
Кроме перечисленных обязательных инстанций существует много случайных. Так, например, все министерства могут наложить свое veto на сценическое произведение, смотря по теме, затронутой в нем, и по форме ее воплощения.
Такие случаи в театральной жизни многочисленны и разнообразны, как разнообразна сама жизнь, которую призван театр отражать на сцене. Приведем несколько случаев из своей личной практики:
а) Пьеса А. Толстого «Царь Федор», находившись 30 лет под запретом, проходила разные инстанции в министерствах и была разрешена не всем, а лишь некоторым театрам на личную ответственность предпринимателей. При этом разрешение пьесы было поставлено в зависимость от исполнения роли центрального лица — царя Федора. В данном случае был повод к опасениям неправильной трактовки роли, написанной местами рискованно.
б) Пьесы М. Горького «Мещане» и «На дне» прошли также министерский контроль, причем для первой потребовалась проверка впечатления при полной сценической обстановке.
Я никогда не слыхал со сцены, чтобы рабочий говорил о рабочем вопросе, неверующий — о вере, мужик — об аграрных вопросах, а студент — о своих сходках. Все эти лица, с вынутой сердцевиной, кажутся на сцене безжизненными и бессодержательными. Приходится увертываться, лгать; и многие не могут с этим мириться. Театр лишен наиболее важных мыслей и чувств, которыми живет современный ему зритель, и наиболее важных действующих лиц в окружающей нас жизни.
С этой целью была устроена генеральная репетиция в присутствии всего цензурного комитета, министров, их семей и большого числа высокопоставленных лиц. На этой репетиции были внесены поправки, после которых спектакль был разрешен. Он прошел без инцидентов, но надзор за впечатлениями, производимыми пьесой, продолжался долгое время. Он продолжается и по сие время, когда постановка пьесы «На дне» совпадает с событиями, нарушающими спокойствие общественной жизни.
в) Пьеса «Доктор Штокман» также не миновала министерства... Она прошла эту инстанцию и удержалась в репертуаре некоторых театров благодаря особой снисходительности главного цензора.
г) Пьеса «Иван Мироныч» Чирикова неоднократно поступала для просмотра в Министерство народного просвещения и т. д. и т. д.
Инстанция VII
Касается пьес, затрагивающих религиозные или духовно-нравственные вопросы. Эта инстанция — неофициальная, духовная цензура. Сила veto такой цензуры непреодолима. Так, например, пьеса «Ганнеле» исполнялась в течение многих лет на сцене Литературно-художественного кружка в Петербурге. После долгих хлопот удалось получить разрешение на ее постановку в Москве. Эта строгость распространялась на Москву, как говорят, потому, что в ней много церквей и духовенства. По той же причине пьеса не разрешена и по сие время для Киева.
Во время коронации императора Николая II весной [1896 года] пьеса «Ганнеле» прошла в Москве около 20 раз и вызвала восторженные рецензии даже в «Московских ведомостях». Спустя несколько лет один из существующих московских театров включил ее в свой репертуар главным козырем, на котором основывал материальные расчеты предстоящего сезона. Настал момент, когда пьеса сделалась настолько необходимой театру, что без нее казалось невозможным дальнейшее существование предприятия. При последних аккордах финального хора ангелов на генеральной репетиции администраторам театра была подана телеграмма от полицейских властей следующего содержания: «Пьесу «Ганнеле» снять с репертуара».
Полицейские власти отнеслись и к пьесе и к несчастью театра очень сочувственно. Они высказались о «Ганнеле» с большой похвалой и всю ответственность за случившееся отнесли на счет духовных властей, которые восстали против пьесы в частном циркуляре.
Не место объяснять те перипетии и смешные положения, в которые была поставлена администрация театра при объяснении с духовными властями, тем более что взгляд духовных лиц на актеров слишком хорошо известен всем.
Предрассудок оказался настолько закоренелым, что администрации театра не удалось даже объяснить духовным лицам разницу между общей цензурой, разрешающей пьесы для печати без сокращения, и цензурой театральной, которая на этот раз усиленно позаботилась о сокращении всех евангельских текстов и о превращении Христа в капуцина... Духовным лицам казалось неправдоподобным существование специальной цензуры для такого учреждения, как театр. Несмотря на ходатайство у его высочества московского генерал-губернатора, несмотря на хлопоты в течение многих лет в святейшем синоде, и по настоящее время не удалось снять наложенное на театр veto духовного начальства. Театр понес убытки до 30 000 рублей, то есть как раз ту сумму, которую, по его расчетам, должна была принести ему снятая с репертуара пьеса.
Инстанция VIII
Согласно циркуляру Главного управления по делам печати от 20 мая 1888 г. за N2201 «все пьесы, предназначенные к представлению на народных театрах, снабжаются одобрительною надписью в следующем виде: «Главным управлением по делам печати к представлению на народных театрах одобрено». Экземпляры же пьес, не снабженных печатью и штемпелем Главного управления по делам печати, отнюдь не должны быть допускаемы полицейскими чинами к исполнению на сценах как постоянных, так и временных народных театров».
На последнем театральном съезде выяснились следующие цифровые данные относительно народных театров (сообщение г. Светлова): «Всех пьес, значащихся в списке безусловно разрешенных к представлению в народных театрах, имеется всего 570; из них 322 одноактных или двухактных водевиля, 19 опер и опереток, 17 малороссийских пьес и опереток и т. д. Капитальных пьес имеется всего 177, но половина из них такие, которых никакой народный театр ставить не пожелает, — это совсем балаганная литература. Однако ею приходится ограничиваться не только специально народным театрам, но даже и тем, которые по тем или иным условиям должны держаться дешевой расценки мест в зрительном зале».
В самое последнее время мне пришлось присутствовать при составлении труппы для одного из народных театров. Очень немногие и наименее культурные из приглашенных для переговоров артистов соглашались служить в возникающем деле. Они заключали условия неохотно, в силу материальной необходимости. Наиболее образованные молодые артисты, несмотря на полную свою необеспеченность, несмотря на желание служить делу народного образования, наотрез отказались от него, когда просмотрели список разрешенных пьес для народных театров. Рамка, установленная цензурой, оказалась слишком тесной для их художественных запросов.
Вот одна из причин, почему народный театр лишается наиболее полезных для него деятелей, относящихся любовно и идейно к вопросу народного образования и разумного развлечения. К глубокому сожалению, при современных условиях развитие дела народных театров следует признать безнадежным.
Инстанция IX
От попечителя учебного округа зависит разрешение и утверждение тех литературных произведений, которые предполагается читать в публичных концертах или литературных вечерах.
Таким образом, чтобы исполнить пьесу, нужно иметь цензурованный экземпляр и подписанную полицией афишу. Чтобы прочесть ту же пьесу во фраках, без грима, костюма и декораций, надо иметь еще санкцию попечителя учебного округа. Другими словами, власть попечителя над театром находится в тесной связи с одеждой артистов. В костюмах действующих лиц они свободны от этой инстанции, во фраках — они подведомственны Министерству народного просвещения.
Открывается широкое поле для того рода искусства, которое не преследуется ни цензурой, ни администрацией и всегда привлекает публику. Эти произведения культивируют с большим успехом пошлость, банальность и порнографию.
Последствия цензурных стеснений очень печальны для русской драматической литературы, и вот в чем они выражаются. Сама по себе форма литературно-драматических произведений трудна и сжата. Многие талантливые литераторы боятся ее, хотя и сознают заманчивые стороны сотрудничества сценических художников. Прибавив ко всем профессиональным трудностям условия существующих инстанций, станет понятным, почему многие талантливые литераторы отвертываются от театра.
Кроме того, на сцене действующим лицам воспрещено говорить то, что публика прежде всего хочет от них слышать, а некоторые очень важные действующие лица в жизни раз и навсегда сняты с подмостков сцены. Так, например, высочайшие особы, губернаторы, министры, духовные лица белого сана (монахи дозволены). Военные допускаются только в фантастических театральных формах, а не в настоящих, и с фальшивыми орденами, очевидно потому, что театр, по военным понятиям, позорит мундир.
Высшие сановники и административные лица пропускаются на сцену в симпатичном виде, но их нельзя показывать ни в слишком парадной форме, ни в слишком домашнем неглиже. Либералы, политически неблагонадежные люди, конечно, отсутствуют на сцене. Квартальные и полицейские пропускаются только в произведениях благонадежных авторов. У Горького же в «На дне» пришлось выпустить квартального в форме обер-кондуктора.
Все эти действующие лица говорят не о том, что их должно интересовать. Я никогда не слыхал со сцены, чтобы рабочий говорил о рабочем вопросе, неверующий — о вере, мужик — об аграрных вопросах, а студент — о своих сходках. Все эти лица, с вынутой сердцевиной, кажутся на сцене безжизненными и бессодержательными. Приходится увертываться, лгать; и многие не могут с этим мириться.
Итак, театр лишен наиболее важных мыслей и чувств, которыми живет современный ему зритель, и наиболее важных действующих лиц в окружающей нас жизни.
Та же судьба преследует и иностранные произведения, переведенные на русский язык. Правда, иногда удается удачно «газировать» недозволенные мысли и оживлять их удачно скрытыми намеками.
Публика радуется даже этому и охотнее посещает театр, хотя при этом скорее спутывается в своих догадках, чем разъясняет назревшие вопросы. Этот прием породил новый род quasi-либеральных произведений. Он скользит по поверхности, не опускаясь в глубину. Он щекочет и приятно возбуждает зрителя. Такой либерализм, одобренный начальством, мельчит большие идеи и действует на публику развращающе.
В поисках за художественными и цензурными пьесами театр обращается к прошлому, но chef-d'oeuvre'ы литературы, когда-то либеральные, сделались теперь классическими. Академичность их формы и мысли прекрасна, но холодна для современного зрителя, а потому он готов только изредка любоваться ими.
Таким образом, открывается широкое поле для того рода искусства, которое не преследуется ни цензурой, ни администрацией и всегда привлекает публику. Эти произведения культивируют с большим успехом пошлость, банальность и порнографию. Процент таких пьес в современном репертуаре огромен. Среди них теряются те пьесы, ради которых стоит существовать театру. При таких печальных условиях может ли приносить театр ту пользу, которую ждут от него? Конечно, нет.
Инстанция X
Театр находится в очень большой зависимости от административных и полицейских властей. Такая зависимость существует и в иностранных государствах, но в строго узаконенной и ясно определенной форме. Без этого последнего условия театр, естественно, предоставляется произволу отдельных лиц и зависит от усмотрения или взгляда последних на наше искусство.
Нетерпимость такого положения лучше всего иллюстрируют бесчисленные факты из жизни русских артистов и театральных предприятий. Приведу несколько случаев, взятых наудачу.
Во многих городах провинции существует такой обычай: полицейские власти отбирают от приезжих артистов и антрепренеров их паспорта и оставляют их в своих портфелях на все время пребывания труппы в подведомственных им городах. Этот обычай вызван недоверием указанных властей к деятелям сценического искусства.
От тех же властей зависит определение размера залога, который вносится предпринимателем в обеспечение могущих произойти неплатежей. Нередко судьба антрепренера и его предприятия зависит от местного начальства, которое не обязано считаться со всеми обязательствами и предварительными расходами, которые связывают антрепренера как нравственно, так и материально с законтрактованными артистами и начатым предприятием. Нередко дело распадается до своего возникновения, когда требуемый залог оказывается не по силам антрепренеру. Он разоряется, а труппа остается без дела и без куска хлеба.
Недавно в одном из городов провинциальной России не была разрешена к постановке пьеса Грибоедова «Горе от ума» (газетное известие). Недавно в одном из провинциальных городов местное начальство требовало цензурованного экземпляра пьесы Гоголя «Ревизор» и без него не соглашалось разрешить спектакль (газетное известие).
На последнем съезде сценических деятелей был доложен случай, происшедший в Ярославле. Там не была разрешена к постановке оперетка «Бедный Ионафан» ввиду того, что ярославский архиепископ был Ионафан.
Пьеса Найденова «Дети Ванюшина» не была разрешена к постановке в Казани, так как думали, что автор ее вывел в своем произведении одну семью, известную всему городу.
Нередко местное начальство берет на себя обязанности цензора и требует из театра экземпляры пьес для просмотра. Так, например, исправник одного из глухих городов провинции поправлял Грибоедова следующим образом:
«В сенат подам, к министрам,
К высшему начальству!»
Он не считал возможным упоминать государя в таком месте, как театр. Недавно в Ростове была снята с репертуара пьеса Шиллера «Дон-Карлос» ввиду шумных оваций, которые она вызывала в публике. То же неоднократно происходило и со многими другими пьесами, например «Доктор Штокман», пьесы Горького и пр. и пр.
В текущем сезоне была разрешена в Киеве пьеса Шиллера «Вильгельм Телль» при условии постановки не более двух раз в неделю. При постановке пьесы Горького «Мещане» обязанности билетеров исполняли полицейские, наряженные в костюмы театральных лакеев. Достаточно того, чтоб автор пьесы в своей частной жизни оказался лицом неблагонадежным, чтоб его подвергли преследованию или каре по делу, до театра не относящемуся, и пьеса его безнаказанно снимается с репертуара театра, отчего предприниматель и труппа несут убытки, которые взыскивать не с кого за отсутствием соответствующей статьи закона («Дачники» в театре Комиссаржевской).
Контроль над театрами поддерживается полицейскими властями неустанно. Для этого введен порядок ежедневной подписи афиши. Ни один спектакль, хотя бы пьеса шла сотни раз, при одних и тех же условиях и в том же городе, не может состояться до тех пор, пока ежедневная афиша не будет одобрена к напечатанию полицейской канцелярией. Отказ от подписи афиши не преследуется законом, и не существует инстанции для апелляции или для взыскания убытков. Администрация имеет возможность отговориться забывчивостью, незнанием, случайностью, и со всеми этими доводами должен мириться предприниматель, принужденный нести все последствия отмены одного или целого ряда спектаклей. В этих случаях добрые отношения предпринимателя и начальства должны ограждать его от убытков.
Стоит ли при таких условиях составлять сметы, планы действий или бюджеты, без которых не обходится ни одно солидно обдуманное дело, раз что репертуар театра и его материальные расчеты и обязательства зависят от случайности. Вот, может быть, одна из причин, почему мы так редко встречаем в России солидные акционерные театральные предприятия. Благодаря такому положению вещей нередко приходится встречаться и с курьезами. Так, например, полиции иногда приходится брать на себя роль режиссеров, костюмеров, декораторов и бутафоров.
Если она заметит на сцене актера в настоящей военной форме или с висящим в петлице орденом, она обязана освидетельствовать его костюм и бутафорскую вещь. И тут не обходится без компромисса. Обыкновенно инцидент к общей радости исчерпывается тем, что середина ордена, где помещается эмалированный образ или надпись, заливается сургучом. В декорациях особенно преследуются всякие намеки на кресты, иконы,, лампады и проч. И в этих случаях полиция обязана снестись с декоратором и указать надлежащие изменения в планировке или рисунке художественных полотен.
Словом, театр задыхается от инстанций, опеки и произвола. Надо его спасти, пока еще не поздно. Необходимо как можно скорее оградить его законом, который принял бы во внимание все особенности и общественную миссию нашего свободного искусства, ныне заключенного в тиски.
К.С. Станиславский. Статьи. Речи. Заметки. Дневники. Воспоминания. 1877-1917. Том 5 // Собрание сочинений в восьми томах. М.: Искусство, 1958.
На эту же тему:
Джорджо Стрелер. Письмо молодому режиссёру
.60b.jpg)
