160 лет назад закончилась Крымская война, но её наследство остаётся не только интересным для историков и людей, увлекающихся историей (как пишут в аннотациях к книгам), но и политически значимым, актуальным. Собственно, так в той или иной степени происходит со всеми крупными событиями прошлого, но Крымская война, все же, в последние годы заняла особое место. Тут и геополитические амбиции с грёзами о восстановлении Великой Империи, и противостояние с Европой с соответствующими настроениями и пропагандой с обеих сторон, и борьба за геополитическое превосходство на Ближнем Востоке, и давняя вражда с турками, и Крым как центр всеобщего внимания, и даже детальки вроде шапочки-балаклавы — всё накладывает один контекст на другой и создаёт причудливые картины.
К этим наложениям не стоит относиться слишком уж серьёзно, делая прямолинейные выводы вроде того, что военное и геополитическое поражение в прямом противостоянии с Западом сподвигло Россию к реформам европейского образца. В реальности всё сложнее и интереснее. Василий Осипович Ключевский писал, что «история — не учительница, а назидательница, наставница жизни; она ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков».
Считается, что шапку-маску изобрели мёрзнувшие под Балаклавой холодной зимой 1854-1855 годов солдаты британской армии. Во время крымской операции 2014 года все солдаты Сил специальных операций носили балаклавы.
Урок первый: не надо спорить с историей
По-моему, ключевой проблемой российской политики середины XIX в. было не состояние экономики и армии, а представление власти и прежде всего её олицетворения — императора Николая — о том мире, в котором он жил. Российский император продолжал жить в мире европейских монархий, чудесным образом спасённых от французской революционной заразы в 1812-1813 гг. В революциях и переменах он видел только разрушительную силу и противостоял ей, как мог, в частности, послав в 1849 г. русский экспедиционный корпус под командованием генерал-фельдмаршала И.Ф. Паскевича на усмирение Венгерской революции. Он думал, что как атлант держит на своих плечах небо, а оно оказалось его собственным балконом. Европа монархий неудержимо превращалась в Европу народов, наций, национальных интересов. Австрийская монархия, у которой в голове было много своих тараканов, во время Крымской войны руководствовалась не соображениями имперской солидарности, а теми самыми интересами. Она не только не поддержала Россию, но хранила весьма враждебный нейтралитет. Собственно, и все другие участники событий не были природными русофобами или ненавистниками Российской империи. Они просто не собирались в тот момент делить Османскую Турцию и уж тем более отдавать России Константинополь и Проливы, считая это покушением на свои интересы.
Урок второй: не мешайте политику с поэзией
Скажут, Россия в своём стремлении приобрести Босфор и город, на нем стоящий, тоже руководствовалась интересами? Но не только интерес, а даже мечта отличается от вольной поэтической фантазии тем, что хоть как-то, хоть одной ногой опирается на реальность. Сами решайте, как назвать такой вот текст:
«В достигнутом нами положении можно с немалой вероятностью предвидеть в будущем два великих провиденциальных факта, которые должны увенчать на Западе революционное междуцарствие трех последних веков и положить начало в Европе новой эре. Вот эти два факта: 1) окончательное образование великой Православной Империи, законной Империи Востока — одним словом, России ближайшего будущего, — осуществленное поглощением Австрии и возвращением Константинополя; 2) объединение Восточной и Западной Церквей. Эти два факта, по правде говоря, составляют лишь один, который вкратце можно изложить так: Православный Император в Константинополе, повелитель и покровитель Италии и Рима. Православный Папа в Риме, подданный Императора».
Автор, Фёдор Иванович Тютчев, когда это писал в сентябре 1849 г., наверное думал, что выступает как дипломат, и окружающие вплоть до императора, наверное, думали о чём-то подобном как о внешней политике. А ведь это (большое видится на расстояньи) сейчас абсолютно понятно — поэзия.
А 13 марта 2013 г. редактор газеты «Завтра» опубликовал передовицу с названием: «Панцирь», танк, ракетовоз — впереди Иисус Христос.
Ну, не Тютчев. И не Блок. Но в момент написания это всё же было поэзией. А теперь, куда ни посмотри — политика.
Урок третий: власть надо менять, не дожидаясь, пока это сделают обстоятельства
Не думаю, что смена власти в России в 1855 г. напрямую связана с ходом и исходом Крымской войны. Версия о том, что Николай I не смог пережить крушения своей картины европейского мира, известна. Доказать что-либо, особенно если говорить не о самоубийстве, а о психологическом ударе, лишившем государя воли к жизни, вряд ли возможно. Но всё же император, взошедший на трон вопреки попытке государственного переворота, правивший твёрдой рукой на протяжении трёх десятков лет, до последнего дня интересовавшейся обстановкой на театре военных действий и пытавшийся управлять происходившим... Вероятно, он умер от гриппа, а кроме гриппа его власти и системе, выстроенной им в России, ничего прямо не угрожало — ни заговор, ни «раскол элит», ни революция. А перспективы перемен при сохранении этой системы были призрачными — ну разве что военная реформа.
Импульс глубокому, системному реформированию, Великим реформам дала именно смена власти — появление на высшем государственном посту человека совсем иного по воспитанию, психологии, пониманию мира. И когда этот человек в 1856 году заявил, что «существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным», политическая элита, общество и вся Россия пошли в одном направлении с историей. Со скрипом, трудностями, но пошли. Пошли, конечно, не только потому, что сменился царь, а потому что это движение было естественным для страны, его необходимость давно назрела и перезрела, оно было возможным, но блокировалось сверху — не столько личной волей царя, сколько самой системой, выстроенной «под него» организацией власти.
Борис Кустодиев. «Освобождение крестьян (Чтение манифеста)». 1907
А вторая часть фразы Александра II — «лучше начать уничтожение крепостного права сверху, чем дождаться того времени, когда оно начнёт само собой уничтожаться снизу» — говорит о том, что совсем не военное поражение было главным стимулом к реформе, а глубокое осознание проблемы в перспективе будущего развития страны.
Урок четвёртый: общество для перемен нужно вдохновленное, а не депрессивное
Это тоже о соотношении итогов войны и реформ. Итоги не были катастрофическими для России ни в геополитическом, ни в каком-либо ином плане. Крым и Севастополь были возвращены России в обмен на Карc, взятый в 1855 г. Был потерян протекторат над Молдавией и Валахией. Самое серьёзное — Россия не имела права иметь флот на Чёрном море, но эта потеря была просто продолжением отсутствия контроля над проливами и политической возможности борьбы за них. Безусловно, война подорвала экономику, уничтожила финансовую стабильность, ставшую результатом реформы Канкрина 1839-1843 гг. Конечно, критически обсуждалось состояние армии и некомпетентность военного руководства. Но впечатление, которое оставила война в национальном сознании, далеко от депрессивного. Его ядро — героическая оборона Севастополя, сданного, но непокорённого. Она до сих пор воспринимается в России как одна из самых славных страниц отечественной истории. Что же касается восприятия современников войны, то здесь надо, прежде всего, читать «Севастопольские рассказы» молодого артиллерийского офицера Льва Толстого, которые начали публиковаться в 1855 году. А более кратко его можно проиллюстрировать строками из поэмы Николая Некрасова «Тишина», написанной «по горячим следам» боевых действий:
Война молчит — и жертв не просит,
Народ, стекаясь к алтарям,
Хвалу усердную возносит
Смирившим громы небесам.
Народ — герой! в борьбе суровой
Ты не шатнулся до конца,
Светлее твой венец терновый
Победоносного венца!
Молчит и он... как труп безглавый,
Еще в крови, еще дымясь;
Не небеса, ожесточась,
Его снесли огнем и лавой:
Твердыня, избранная славой,
Земному грому поддалась!
Три царства перед ней стояло,
Перед одной... таких громов
Еще и небо не метало
С нерукотворных облаков!
В ней воздух кровью напоили,
Изрешетили каждый дом
И, вместо камня, намостили
Ее свинцом и чугуном.
Там по чугунному помосту
И море под стеной течет.
Носили там людей к погосту,
Как мертвых пчел, теряя счет...
Свершилось! Рухнула твердыня,
Войска ушли... кругом пустыня,
Могилы... Люди в той стране
Еще не верят тишине,
Но тихо... В каменные раны
Заходят сизые туманы,
И черноморская волна
Уныло в берег славы плещет...
Над всею Русью тишина,
Но — не предшественница сна:
Ей солнце правды в очи блещет,
И думу думает она.
Отрывок длинный, но он важен именно целиком. Там всё — и трагический героизм, и жестокость войны, и единение нации в противостоянии «трём царствам», и уверенное ожидание того, что такое свершение не останется без последствий, что страна начнёт новую страницу истории.
Это, пожалуй, самое главное. Можно было бы еще поговорить о том, как важно всё делать вовремя и завершать начатое — но это уже больше не о войне, а о власти и реформах.
А размышления о Крымской войне — это бесконечно. Есть всё же именно в этом, не самом долгом и масштабном эпизоде отечественной истории что-то задевающее некие нервные центры, отправляющее импульсы и в будущее, причём не только наше.
Для нас Крымская война — это рождение Льва Толстого, севастопольский опыт которого стал основой для создания не только Севастопольских рассказов, но и изображения и осмысления войны в «Войне и мире». А это осмысление, в свою очередь, предвосхищает экзистенциальный переворот, который пережила Европа во время и после Великой войны (для нас — первой мировой).
Для британцев это не только балаклавы, но и вошедшие в язык «тонкая красная линия», символ стойкости в отчаянных обстоятельствах, и «атака лёгкой кавалерии», символ головотяпства и безответственности аристократического командования и бессмысленной гибели юного цвета нации.
Есть, о чём поговорить вне контекста «Европа против России» или «Россия против Европы».
.60b.jpg)
