«Не такие» поповичи

Book Review
4149 Копировать ссылку

Рецензия Татьяны Морозовой на книгу Марии Свешниковой «Поповичи. Дети священников о себе. Без елея». М, Никея, 2017

Мария Свешникова — журналист, редактор, обозреватель Дирекции интернет-сайтов ВГТРК, дочь протоиерея Владислава Свешникова.

А я вот думаю: а если бы моя Маша написала книжку — про ее детство, про меня, бабушек-дедушек, моих друзей, какими она нас видела, что понимала из разговоров, что думала про все это, как росла, чего ждала от жизни. И я не знаю, хотела бы я прочитать ее. Локти кусать? Что теперь-то объяснять задним числом, что я имела в виду, когда сказала то-то, а сделала то-то, чего-то и вообще не помню, а тогда у меня трудный момент был, и я ничего такого не имела в виду, — а ребеночек вот до сих пор, оказывается, это проживает и в голове держит.

Это я к тому, что «Поповичи» — книжка трудная — для родителей и для взрослых детей, независимо от принадлежности к сословию. Хотя вроде бы все уже сформировалось, автор — взрослый человек. Биография практически готова, ну, в той части, которая описана, но внутри-то все сосуществует: детство, виолончель, некстати отшитый одноклассник, долгая ночная дорога с папой в Чурилово и чудесная машина, взявшаяся неизвестно откуда, юношеские заносы и одиночество как фон — все одновременно, и ничего не зажило.

И тем не менее, книжку Марии Свешниковой о поповичах никак не назовешь только фактом ее биографии, хотя, конечно, факт, с чем мы ее и поздравляем. Но на самом деле, ее рассказ о жизни семьи, как и истории из жизни детей других священников, — живая часть того времени, которое когда-то воспринималось как духовное возрождение, а сейчас стало прошлым. Отцы героев этой книги создавали волну, поднявшую церковную жизнь. И многие из нас помнят и лекции в ЦДКЖ, и молебны в полуразрушенных храмах, и бесконечные разговоры со священниками, и вопросы, которые требовали ответов прямо вот сейчас. И мы требовали, слушали, бегали за ними «босоногой стайкой»… И кто из нас думал, что у всех этих замечательных священников есть семьи, дети, а денег нет вообще, что живут они часто за тридевять земель от храма. И вот Маша Свешникова рассказала, как они жили все это время. И другие поповичи — от Америки до Израиля — рассказали тоже. А до этой книжки что мы знали о жизни семей священников? «Поповна о Балде лишь и печалится»?

В основе книги — автобиографическая канва: старшая дочь известного московского священника о. Владислава Свешникова рассказывает про свою родословную, про жизнь семьи до рукоположения папы, во время и после, про детство, квартиры, сначала коммунальные, потом отдельные, про соседей, про книжки, про то, как менялась жизнь, когда путь к Богу главы семьи стал путем и для всей семьи. И в приятии такого пути — не согласия на него, а именно приятия — заключено очень много. И это многое проявляется в книге, как и в жизни героев, постепенно, не быстро и не явно.

Поначалу у меня возникало много вопросов к автору. Мне казалось, она чего-то недоговаривает, ведет меня своими тропами, огибая известные ей опасные места, а мне хотелось ответов прямо вот сейчас — и на то, что мне интересно. Но с Машей это не проходит ни в книжке, ни в жизни. Вот она пишет: елку наряжали 6 января. Телевизора не было. Хорошо. А у всех-то по-другому. И мне вот интересно,а хотелось ли елку на Новый год, и вообще, был ли он, Новый год? Нет, нам расскажут ровно столько, сколько автор сочтет нужным. Хотя видно, что эта вся вписанность в шаблоны волновала ее меньше всего уже тогда. Может, там, в раннем детстве, истоки яркого нон-конформизма этого поколения поповичей, перенятого от отцов, но проявлявшегося по-другому. И теперь уже очередь родителей принимать выбор детей, как когда-то дети приняли выбор отцов как данность.

Рассказ о себе Мария Свешникова перемежает разговорами с детьми других священников, своими друзьями детства, их сюжетами. Детские впечатления дополняются взглядом из сегодняшнего дня, и тогда мы слышим голоса людей, близких семье Свешниковых в те годы, тоже искавших путь к Богу. И все это многоголосие и многосудебье необходимо автору не только для объективности картины, но и потому, что это и есть та самая среда, о которой говорил поэт: «Я говорю про всю среду, С которой я имел в виду Сойти со сцены и сойду». Ну «сойти со сцены» — это мы еще посмотрим, но «среда» — та, и она многое объясняет в судьбах героев: их свободу, прежде всего, бесстрашие в выборе судьбы, безукоризненный вкус (и эстетический в том числе), независимость суждений, открытость миру и осознание своих границ в нем, ну и проч., и проч., и проч.

Видно, как в детстве Маша любила этих людей, как привязана к ним сейчас — и потому что они были рядом в те годы, когда все начиналось, и потому что чувствует сейчас их частью своей жизни. И они точно так же относятся к ней — иначе разве решились бы они на разговоры такой невозможной откровенности. Драматизм их жизней тот же, что и у всех: несчастная любовь, обманутое доверие, одиночество, безденежье, далее — везде. Но при этом они — поповичи. И любой их поступок, любой поворот судьбы — ложится в канву жизни их отцов. Каждый из Машиных собеседников говорил, что вот эта фраза: «Ведь у тебя же отец — священник» — попортила каждому из них много крови. В детстве они вынуждены были скрывать, что их отцы служат в церкви, потому что был государственный атеизм. Потом, когда пришло время государственной веры, — они опять оказались на юру, теперь уже как дети известных священников. Они всю жизнь вынуждены были биться об эти рамки: с одной стороны, каждый из них хотел прожить свою жизнь, а с другой, — хорошо понимали, что каждый их шаг соотносится с тем, кто их отцы. «Как же у такого хорошего батюшки такой сын!».

Рассказать о своей жизни столь откровенно, как собеседники Свешниковой, как она сама рассказала, можно, только если смысл не в самом рассказе, а в чем-то большем — в выходе за пределы своего сюжета. В том, что можно не отчаиваться и всегда вернуться, что тебя примут, и не просто простят, а даже не напомнят, не то что попрекнут. И все это — во всех смыслах: они смогли вернуться домой, и вообще — вернуться. И это чувство, которое окружало, спасало, возвращало детей после пиковых жизненных ситуаций, родилось в этих семьях. Это — главное, что дали им родители. Не выученные наизусть молитвенные правила и каноны, не православная фразеология и традиционный внешний облик: платок, юбка в пол, коса — а вот эта возможность простить и быть прощенным. Это преодоление стало осью судьбы детей, возвращающихся в большом смысле домой не побитыми и раздавленными, а осознавшими и поумневшими, пере-жившими свою бурность и юношескую «самостоятельность». В возможности вернуться и есть основание веры, которая, не переставая быть узкими вратами, постепенно становится «расширяющейся тропой», потому что «светильник светил». И это основание Дома. И ничего важнее этого для родителей быть не может – как бы внешне ни сложились судьбы детей!

Маша умеет разговорить любого собеседника. Кажется, что они шепчутся – — голова к голове с Ксенией Асмус и Соней Кишковской. С Сергеем Шаргуновым, близким Маше — по яркости, перпендикулярности происходящему, как близки в этом же их отцы: о. Владислав и о. Александр Шаргунов, — разговор получился очень содержательным, длинным, про разное. Кажется, им не хочется его заканчивать, потому что всегда есть, о чем дальше. Ей удалось раскрыть Сергея совсем с другой стороны, чему я очень рада: никакого привычного самоуверенного тона, никакого самолюбования, всего того, что проскальзывает в нем в многочисленных интервью и текстах. Ему видимо хотелось поговорить о тех сторонах жизни, которые были закрыты не только для внешней публики, но — часто — для них самих. Ну а им-то, поповичам, надо об этом поговорить! Нужно нащупать узлы, увязанные с детства, осознать их и понять, как жить дальше с этим грузом или даром. И при этом — в диалоге никакого многозначительного психоанализа: эти ребята достаточно умны и закрыты, чтобы с головой бросаться в детские и подростковые омуты, — они говорят, чтобы не ранить друг друга, чтобы — даже косвенно — не задеть родителей, чтобы убедиться в том, что по-прежнему близки и понимают друг друга в главном. Это разговор умных людей, понимающих и особость своей судьбы, и всегдашнее «неполное соответствие» ей, и умение это принять.

В разговорах со старшими друзьями к доверительности прибавляется особенная деликатность — так Маша разговаривает с Лилией Ратнер, художницей и другом семьи, Сергеем Шмеманом, сыном о. Александра Шмемана, Анной Шмаиной, дочерью о. Ильи Шмаина.

Книга обладает двойной оптикой: то высвечивается частная жизнь автора, то из точных деталей, которые ярки у нее в памяти, рисуется картина той жизни, которая окружала и ее героев, и всех нас. Но какие это детали! Папу увезли в больницу с истощением. Одной фразой — без всяких подробностей. Вот директор школы кричит на маму, что раз у нее муж священник, то значит, антисоветчик, и она не возьмет их детей в спецшколу! Вот детки, узнав, что Петя — сын священника, на Пасху пытаются его распять, а сестра Даша бьется с ними и спасает брата! А хлеб зимой в деревне Чурилово — с ботвой и отрубями (не сегодняшними! а практически как в войну), потому что не хватало муки. И при всем при этом (и многом другом) Маша часто повторяет, что никогда не обращает внимания на бытовые трудности, что во всем старается видеть хорошее. А в книге этих деталей и «мелочей» — россыпью на каждой странице!

В ней есть по отношению ко всем этим внешним сторонам какое-то «великолепное презрение», по словам Ахматовой, которую она, как и многие из нас, читала в машинописном виде. Но в отличие от многих же, для кого такое чтение дало поводк осознанию своей исключительности, для Маши оно стало буквальным руководством к действию. Как и опыт знакомых родителей с лагерным прошлым, детей эмигрантов первой волны, вернувшихся после войны и столкнувшихся с такой действительностью, что чуриловский хлеб с отрубями — это просто цветочки! И близость этих людей, их «скорбный дух», их неутраченная вера — «даже до смерти» чувствуются в характере автора. Это то, что не достается каждую минуту из запасников души и не демонстрируется, но всегда есть внутри, — центр тяжести, который держит в самых трудных ситуациях. Как и то, конечно, что называется духом семьи, который в свешниковском случае и есть сила веры. Обо всем этом — из особенной деликатности — сказано автором не много, но тем сильнее впечатление!

Внешней жесткости жизни, кажется, противостоять было легче, чем внутреннему одиночеству. Папа занят приходом, мама — младшими детьми и папой. Такие люди, как Маша, внутренние и отдельные, в любой среде будут «девочкой чужой», но в семье священника, кажется, эта боль чувствуется больнее и длится дольше. И вот автор камуфлируется, чтобы не так больно было,то в бытовые детали, то в иронию, (часто — само-), вот «снобом и циником» может себя назвать. Оттачивает язык, иногда не церемонится в оценках, прищуривает глаз, чтобы ничего не упустить, тусуется с рок-музыкантами и актерами, копит детали, чтобы потом сложить из всего этого картину своей жизни, которая выходит яркой и цельной.

И тем невозможнее выглядят рубцы, буквально выжженные на судьбе. Маша рассказывает, как за несколько недель умерла от рака бабушка, а мама, которая в это время ждала ребенка, родила его семимесячным. Мальчик Игнатий, которого маме удалось покрестить самой в советской-то больнице, умер через несколько дней от двустороннего воспаления легких, потому что, когда его перевозили в другую больницу, не дали одеяло («Вы все воруете!»).

«Поминального стола не было, на него не хватало сил, так что я готовила что-то на скорую руку, иногда присаживаясь на маленькую табуреточку у холодильника. Вдруг ко мне повернулся дядя Толя Найман: «Детка, ты как? Все спрашивают твою маму, и это понятно, но как ты это выдерживаешь?» Я начала что-то мямлить от недоумения — до того никто не обращал на меня внимания. Никому в голову не пришло спросить, как восемнадцатилетняя девочка прожила все это время».

И кажется, что это «никому и в голову не пришло спросить» — стало рефреном ее жизни. И тогда она решила рассказать сама. Хотя это далеко не то же самое.

Маша просто рассказывает о своей жизни, высвечивая те или иные сюжеты, главных героев своей жизни: это и сын (Мишаня, как она его называет), и сестра Таня, и брат Петя, и конечно, мама с папой. С ними тоже есть интервью. Не просто разговор — а именно интервью, вдумчивые, деликатные, но с прямыми вопросами (особенно в разговоре с мамой). Так пишут, когда понимают, что родители (в Машином случае, конечно, папа больше, но ведь сколько держалось на маме!) — принадлежат не только тебе, не только друзьям и прихожанам, но и истории (представляю лицо и интонацию о. Владислава в ответ на этот пассаж). В разговоре с родителями — проступит суть этой семьи: внутренний поиск, движение к Богу как главное содержание жизни — и умение соединить эту метафизику с бытом, каждым днем. А уж если выбирать, чем пренебречь, то, конечно, этим вот бытом, а никак не главным. И постоянная работа родителей, «и день, и ночь», как основа жизни. Маша и все другие поповичи постоянно говорят о том, что всегда видели своих пап — только работающими: служащими, читающими, пишущими. И так до сих пор! Ну, а про мам и говорить нечего!

Автор и себя сделает героем интервью. И все вопросы, которые копились у читателя на протяжении книги, найдут ответы в этом разговоре. Журналист и подруга Олеся Проглядова будет задавать трудные вопросы, на которые и в обычном разговоре трудно ответить, а уж для публикации! Но Маша в своих ответах будет так же честна и откровенна, как и с ней были ее собеседники.

Мария Свешникова, Манюшес, как автор называет себя в своем блоге (и про это имя тоже есть история, связанная с ее папой, правда, в книге ее нет), считает главным жизненным подарком свободу. «Кстати, мои братья и сестры такие же. Свободные. Особенные. «Не такие». Может, потому что перед нами не ставилось задачи достичь чужих целей, повторить чью-то судьбу, даже судьбу очень любимых и очень почитаемых родителей».

В широком смысле слова ее «братья и сестры» — это читатели этой книги. «Не такие» — и среди людей вообще, и среди сегодняшних церковных людей, и новых, сегодняшних, поповичей, которые пришли в церковь уже совсем в других условиях. И отличаются эти сегодняшние поповичи от героев этой книги иногда столь же разительно, как их отцы — от отцов героев этой книги. А внешне благоприятные эти условия сегодняшней церковной жизни, которые и не снились нашим героям лет 40 назад, оказывается, накладывают «бремена неудобоносимые» и на родителей, и на детей, и на всех вообще. Следующая глава церковной жизни, которая пишется в большинстве своем уже другими священниками, с другими детьми, — тоже другая, но не последняя же! Вот Сергей Шаргунов говорит, что бывает особенная близость между внуками и дедами. Посмотрим!

В Машиной книжке много вопросов. Есть и ответы, конечно, но вопросов все равно больше. Потому что это не обычный разговор и не просто интервью — это разговор «со своими», с теми, кто «ищет правильный ответ и не находит нужного вопроса». И разговор этот тоже касается всех — той или иной темой, чувством, сомнением, одиночеством, желанием поговорить с отцом. Без елея, без пафоса, без желания предъявить жизненный успех как мерило правильного пути. Без какой-либо законченности вообще. Потому что в разговоре с отцом не может быть точки.


На фото: Мария Свешникова и о. Владислав Свешников. Источник: Foma.ru