Историко-культурные особенности тоталитаризма: Япония, Россия, Германия

В 2009 году в журнале «История и современность» вышел очерк о тоталитаризме известного япониста, доктора исторических наук, профессора Александра Мещерякова. Автор посвятил его особенностям японского варианта этого явления, но сперва дал общее для планеты описание проблемы, которое заслуживает того, чтобы сегодня, более чем десятилетие спустя, вернуться к нему отдельно. Конечно, многие обстоятельства первой половины XX и XXI веков существенно различаются между собой. Едва ли можно сегодня ждать возрождения тоталитаризма в своем прежнем, вчерашнем виде. Но это не значит, что он не может вернуться в принципе, после некоторой модернизации.

Ощущение причастности к нации или классу заменяется сейчас «сообществами» и «идентичностями», автоматическая приписка к которым снова пытается вытеснить или стереть человеческую личность и её свободный выбор. Защита одних людей от насилия других (будь то религиозный терроризм или бытовое насилие) становится оправданием для всё большего государственного контроля, в т. ч. в Интернете, вмешательства в жизнь граждан, ограничения прав и свобод человека.

Развитие технологий продолжается и делает ненужным вывод в поле под ружье или на улицы с флагами миллионов человек. Теперь толпа собирается виртуально, у экрана или монитора, и митингует с помощью клавиатуры. Технический прогресс также создаёт всё большую прозрачность жизни человека и наращивает долю онлайна в ней. В итоге, как и век назад, опережение технологиями человеческой природы, трудность адаптации к постоянным изменениям порождают невротизацию отдельных людей и в итоге общества в целом.

Никуда не делись также разнообразные идеологические утопии, левые и правые, призывающие разрушить нынешнюю цивилизацию до основания, а затем обещающие построить свой, дивный и новый, мир. Поэтому текст Александра Николаевича Мещерякова, размышляющий вместе с нами о прошлом, помогает задуматься и о завтрашнем дне нашего мира.

Как и всякий другой, ХХ век был веком утопий. Другое дело, что утопии ХХ века отличались от прежних. И не столько по масштабности мечтаний, сколько по масштабности попыток их осуществления. Развитие науки, техники и коммуникаций привело к модернизации технологий управления, которые позволили вовлечь в строительство «светлого будущего» невиданное количество людей, к проникновению государства во все поры жизни, что, в свою очередь, привело к невиданным жертвам. Урбанизация вызывала распад прежних социальных ограничителей и морали, приводила к утрате прежних ценностей и ориентиров. Степень внушаемости населения катастрофически росла, на глазах оно превращалось в массу.

Попытка построения утопий наблюдалась и в СССР, и в нацистской Германии, и в Японии. Социалистический Советский Союз строил мировой коммунизм, нацистская Германия — «новый порядок» в Европе, императорская Япония — «сферу сопроцветания народов в Великой Восточной Азии». «Светлое будущее», «великая миссия», «вечный мир», «всеобщее счастье» прочно входят в словарь этих утопий.

Основным средством для достижения этих целей выступает насилие. Насилие как над собственным населением, так и над другими народами. Насилие информационное, культурное, физическое, военное. Поэтому для осуществления утопических идей во всех трех странах была выстроена система, которую следует охарактеризовать как «тоталитаризм».

Этот термин шире понятий «социализм», «национал-социализм» или «монархия». Он объединяет в одну группу те режимы и государственные устройства, для которых отдельная человеческая жизнь не представляет никакой ценности, а потому государство присваивает себе моральное и законное право заполнять все мыслимые объемы, лишая человека права на самостоятельное дыхание. Оно формует тип личности, неспособный к самостоятельному осмыслению своих индивидуальных и «эгоистичных» интересов.

Мобилизация, план, коллективизм, единение, борьба являются неотъемлемыми чертами жизни и идеологии таких государств. При этом интересы каждого конкретного человека подлежат игнорированию и почитаются за «тлетворный индивидуализм». Единицами социального измерения выступают классы, страны, народы. «Полноценным» может называться только такой человек, который сливается с массой. Эти массы имели свою собственную гордость, они осознавали себя творцами истории, с легкостью и удовольствием впадали в экзальтацию.

Привычная точка зрения состоит в том, что эти люди являлись обманутыми жертвами изобретательных и бесчестных политиканов, которые всегда преследовали свои корыстные интересы. Такое понимание представляется мне весьма далеким от истины. Большинство политиков и историков по-прежнему находятся в плену «народнических» иллюзий: народ всегда прав. А если он замечен в чем-то отвратительном, значит, его обманули.

Таким образом, с «простых людей» снимается всякая моральная ответственность за происходящее, а сами они считаются за малолетних детей, которых невозможно привлечь к суду. Хотя бы к суду истории. Такое понимание кажется мне безответственным и морально ущербным. Тоталитарное государство есть плод деятельности огромного количества людей, каждый из которых несет свою долю ответственности. Индивидуальная мера этой ответственности, безусловно, различна, но попытки оправдания «народа» неизбежно ведут к его моральной и физической деградации.

Делегация Японии на борту линкора Миссури при подписании акта о капитуляции

И Япония, и Германия, и СССР приобщились к индустриализации сравнительно поздно. При этом индустриализация там осуществлялась невероятно быстрыми темпами, руки работали быстрее, чем голова, чувства не поспевали за моторами. Гордясь промышленной и военной мощью своей страны, люди одновременно тосковали по патриархальности прежних времен. Развитие городской цивилизации приносило разнообразие, которое зачастую воспринималось как хаос. Деревенское деление на «своих» и «чужих» распространялось на классы и нации, достигало государственных границ.

Люди, выброшенные из деревни в город, лишались корней и сдерживающих механизмов традиционного общества. Они представляли собой самостоятельный субъект исторического творчества. И в то же самое время они были податливы и представляли собой прекрасный объект для внушения и манипулирования, они сами хотели «централизации» своих чувств и эмоций, ибо не могли выдержать испытания одиночеством и индивидуализмом. Эти люди страдали от стрессов, неврозов и комплекса агрессивности, они искали и с легкостью находили врагов как внутри страны, так и за ее пределами.

Общество представлялось огромной армией, воины которой по первому приказу прикладывают руку к козырьку. Идеалом мужчины представлялся не человек, который самостоятельно принимает решения, а солдат, который беспрекословно выполняет любой приказ. Исключений при этом практически не было, каждый был вписан в иерархию и лишен права действовать самостоятельно. Женщинам и детям также предлагалось стать похожими на мужчин такого типа. И они с удовольствием шли на это. Все они желали быть вместе со всеми. Все они боялись одиночества.

И Япония, и Германия, и СССР заявляли о том, что их конечной целью является мир. При этом ни одно из этих государств не могло и не желало существовать в мирных условиях. Война — между государствами, этносами, расами и классами — была главным условием их существования.

Тоталитарные государства могли существовать только в расширяющемся пространстве, силовые структуры имели больший вес, чем министерства гражданские, внутренние дела подчинялись внешним целям. Утопичность поставленных ориентиров с неизбежностью приходила в противоречие с биологией, насилие над человеческой природой приводило к эскалации насилия и сопротивления. Именно поэтому век тоталитаризма оказался для каждой из стран по историческим меркам столь краток — в него вмонтирован механизм самоуничтожения.

Во многих «передовых» странах ХХ века новые технологии управления людьми (обязательное и единообразное обучение, всеобщая воинская повинность, развитие средств массовой информации), а также невиданное доселе развитие науки и техники привели к наивной и опасной вере в безграничные возможности государства, в том числе и мобилизационные.

Бывший премьер Японии генерал Хидэки Тодзё на скамье подсудимых Токийского процесса

Государства прошлого XIX века не могли поставить под ружье миллионы подданных и граждан. Эти государства не могли вывести на улицы несколько сот тысяч демонстрантов в свою поддержку. Они не могли заставить свое население мечтать о том, что через двадцать лет жизнь станет лучше и что ради этого следует потерпеть. В ХХ веке подобная вера стала общим местом, иллюзионисты правили бал. Маловеров оказалось исключительно мало, перекричать толпу они были не в силах, что привело к поистине трагическим последствиям для сотен миллионов людей. Причем для всех: маловеров, самих иллюзионистов и тех, кто пожелал попасться на их трюки. (...)

Несмотря на все различия чаемого будущего, методы построения рая бывали до боли похожими. Проектировщики утопий с вниманием и подозрением следили друг за другом и с готовностью перенимали чужой опыт, выдавая его за свои собственные наработки. Тоталитаризм имел международный характер, одна тоталитарная страна не могла существовать без другой. За крахом нацистов последовал немедленный крах тоталитарной Японии. После этого тоталитаризм советский вступил в фазу самодемонтажа и агонии — без энергетической подпитки со стороны его творческий потенциал оказался исчерпанным на удивление быстро.

Японские, нацистские и советские руководители были людьми экзальтированными и малообразованными. Японские правители по своим человеческим качествам превосходили верхушку нацистской партии и советское партийное руководство. Они не призывали к истреблению, однако их утопический дискурс все равно с неизбежностью приводил к убийству.

Руководство Японии, Германии и СССР верило в свою священную миссию и твердило об уникальности своих стран. Эти люди верили в то, что обладают истиной и священными чертежами, в соответствии с которыми они сумеют выстроить будущее. Мысль об этом прекрасном будущем пьянила их. Им не приходило в голову, что управление страной в нетрезвом виде намного опаснее для себя и окружающих, чем управление автомобилем.

Александр Мещеряков, «История и современность». 2009, №2 (10)